Пауза была долгой, тягостной, — из тех, которые лишь какое-то внешнее вмешательство может нарушить. Наконец Феликс попытался возобновить разговор.

— Кстати, — сказал он, весьма, как ему показалось, уместно вспомнив о Статистике, — вы, наверное, знаете, или по крайней мере слышали о таком человеке… Казбек Темиров, так его зовут.

— Да, — сказала она, коротко взглянув на Феликса и тут же уведя взгляд куда-то вбок, — слышала, знаю.

— И близко?

— У нас тут все друг друга знают. — Она явно не желала встречаться с ним глазами.

— Видите ли, — сказал он, слегка задетый, но превосходно сознавая, что не должен, не вправе ни на что обижаться — целое утро только и толковали о нем… — Он рассказал о Сергее и Карцеве. — Однако все это в основном произвольные построения, догадки. Чтобы понять, почему он на всё это пошёл — а в этом и весь интерес — надо знать, что это за человек…

— Он честный человек, — сказала Айгуль.

— Без сомнения, — подтвердил Феликс, внутренне умиляюсь той сумрачной, торопливой решительности, с которой она, словно возражая кому-то, это произнесла. — Без сомнения… Но честность, честный поступок — это как бы итог, а важны истоки, как бы слагаемые этого поступка…

— Он честный человек, — повторила она с нажимом.

— Разве я спорю?.. Ho вот взгляните. — Он поднял из-под ног заостренный камешек и вывел на песке; «10». — Это число можно рассматривать как простую сумму: 2 плюс 8, или 5 плюс 5. А можно — как сумму алгебраических чисел… — Он написал по отдельности в скобках -7 и +17, соединил их плюсом и провел знак равенства к начерченной прежде цифре 10.— Понимаете? — сказал он с надеждой. — Человеческая психология — это алгебра. Человек может быть героем, но это вовсе не исключает, скажем, ущемленного самолюбия, чувства зависти, мести…

Он был терпелив, как школьный учитель.

— Нет, — сказала она упрямо, — он просто честный человек.

Ему показалось, она с трудом сдерживает зазвеневшие в голосе слезы. Впрочем, наверное, лишь показалось.

— Ладно, — сказал он, — не будем об этом. — Он затер подошвой надпись на песке. Пожалуй, на сегодня с меня хватит капризов, — подумал он.

— Все мы честные, — сказал Феликс. — А такой вот Казбек Темиров — один…

— Вы уверены? — сказала Айгуль. — Что все мы честные? — добавила она, заметив его недоумевающий взгляд.

Ну вот, тоскливо подумал он, это конец.

— Айгуль, — сказал он, готовясь подняться, — это другой вопрос. И потом — о присутствующих не говорят… Я просто полагал, что вы поможете мне понять, узнать…

— Вы и так почти все знаете, — сказала Айгуль, против воли сдаваясь. На нее, наверное, подействовал его укоризненный, исполненный спокойного достоинства тон. — Что мне добавить?.. Он вдовец, у него трое детей, старуха-мать… Что еще?.. Ах, да, — вспомнила она, хотя нет, хотя только, разумеется, сделала вид, что вспомнила, он это понял, уловив тот самый, уже мелькнувший однажды, кинжальный сверк в ее зрачках, — ах, да… И еще: он сделал мне предложение.

— Что?

Ему, естественно, представилось, что он ослышался.

— Да, — сказала она. — Предложение.

Она это так, между прочим, небрежно уронила, особенно по второй раз. И он во второй раз не поверил, хотя, вопреки всему, ощутил внезапно в груди странный холодок. Чувство было такое, как будто там, внутри, обвалилось или рухнуло что-то, и возникла пустота, какая-то расселина, пещерка или дупло, и там, в той внезапной пустоте, потянул острый, знобящий ветерок.

Да нет, сказал он себе, дичь, розыгрыш…

— И что же? — спросил он. — Вы… приняли это предложение?..

Он через силу улыбнулся. У него так высохло в горле, что ему едва удалось вытолкнуть из гортани последнее слово. Что за дичь? — подумал он. — Ты-то… Тебе-то что?..

— Да, — уронила она так же небрежно, — наверное, я выйду за него замуж.

Взгляд, которым она следила за ним, был зорок, пронзителен.

Да тебе-то что?.. — повторял он про себя. А холодным ветерком все тянуло в груди, все тянуло…

Конечно же, розыгрыш, Он представил Казбека Темирова с его сизой от седины головой и глубокими, словно взрезанными ножом морщинами — и рядом Айгуль, годящуюся ему в дочери.

Он пробормотал что-то — осторожное, об обычаях Востока, в том смысле, что на Востоке в прежние времена это никого не смущало, но…

— Только ли на Востоке! — сказала она. — Аполлонии Далевской было восемнадцать, когда она познакомилась с Сераковским, а ему — тридцать шесть. Разве не так?

Ловко, — подумал он. — Ловко…

— Спасибо, — сказал он, сворачивая тетрадку с Яном Станевичем в трубку и поднимаясь. Он еще раз взглянул в лицо Айгуль, надеясь, что она улыбнется ему своей обычной сияющей, озаренной улыбкой — и все разрешится смехом… Но она была неприступна.