– Так кто же главный судья агона? – спросил серьезный зрелый мужчина в пятом ряду. – Птицы, жуки или человек?

– Все, – отозвался учитель. – Каждый по очереди. Однако единственное, что имеет значение, – это ваш собственный суд.

– Звучит очень высокомерно, – подала голос ученица, в которой Ада признала подругу матери. – Кто избрал нас судьями? Кто дал нам право сравнивать?

– Сама вселенная, – отвечал Одиссей. – За пятьдесят миллиардов лет эволюции. Это она даровала вам глаза, чтобы смотреть. Руки, чтобы держать и взвешивать. Сердце, чтобы чувствовать. Разум для постижения законов суда. И воображение, чтобы осознавать выбор птиц, жуков и даже деревьев. Главное – пусть арета направляет вас при вынесении приговора. Поверьте, птицы и жуки, в чьем мире нет места созерцательным размышлениям, только так и поступают. Их не заботит, насколько это высокомерно – предпочитать ту или иную пищу, партнера… дом, наконец. – Тут говорящий указал на дыру в поваленном стволе, куда нырнул юркий воробей.

– Учитель, – произнес молодой человек из последних рядов, – а для чего нам, мужчинам, нужны ежедневные битвы?

«Хватит с меня», – решила хозяйка и, допив остатки лимонада, пошла обратно к дому. На пороге она оглянулась на длинный зеленый двор, по которому, негромко беседуя, прохаживались бесчисленные гости. Сервиторы, как обычно, сновали от одного к другому, но редко кто принимал у них угощение или напиток. Сын Лаэрта в первый же день потребовал от учеников не принимать услуг от машин и войниксов. Многих нелепое требование отпугнуло, и все же толпа последователей росла с каждым днем.

Ада посмотрела в синие небеса, увидела бледные орбитальные кольца и подумала о Хармане. Как же она разозлилась на неотесанного мужлана за тот непристойный разговор о сперме, материнстве и… моли! Надо же быть таким бесстыжим: обсуждать с девушкой вещи, о которых и с родной матерью толкуют раз в жизни! И потом, женщина с незапамятных времен избирала отца своему малышу из числа тех, чье семя сохранялось в ее чреве месяцами, годами, десятилетиями; зачем приплетать сюда мерзких мошек?

А его странная блажь постоянно быть рядом с ребенком, ославиться под именем папаши! Это уж ни в какие ворота не лезет! Неудивительно, что взбешенная девушка проводила нового любовника на увеселительную прогулку без особой теплоты, уколов на прощание и словами, и взглядом.

Ада прикоснулась к низу своего живота. Лазарет пока не наделял ее разрешением забеременеть. С другой стороны, хозяйка Ардис-холла и не просила, чтобы ее заносили в списки. К счастью, выбирать между… как их там? – спермопакетами? – придется не скоро. Тут она снова вспомнила Хармана, его мудрые глаза, нежные, но сильные прикосновения, взрослое, полное страсти тело – и опять потрогала живот.

– Аман, – тихо, для себя одной шепнула девушка, – сын Хармана и Ады.

Затем усмехнулась. Все-таки разглагольствования Лаэртида не прошли даром даже для нее.

Вчера после заката, когда слушатели разбредались по шатрам, а кое-кто, совсем немногие, потянулись обратно к факс-павильону, хозяйка напрямую потребовала у Одиссея ответа: как долго тот намерен оставаться в ее владениях?

Седой мужчина чуть печально улыбнулся:

– Не слишком долго, милая.

– Неделю? – решила не сдаваться Ада. – Месяц? Год?

– Нет-нет, – покачал тот головой. – Всего лишь до тех пор, пока небосвод не рухнет. Пока новые миры не возникнут у тебя во дворике.

Ну и хам! Девушка чуть не потребовала (хотя искушение было велико), чтобы сервиторы тут же уничтожили волосатого дикаря. Вместо этого она печально побрела домой, к себе в спальню – единственный уединенный уголок среди внезапного столпотворения, где и пролежала полночи без сна, сердясь на Хармана, тоскуя по Харману, тревожась о Хармане.

Вот и сейчас Ада повернулась, чтобы зайти в дом, как вдруг уловила краем глаза некое движение. Девушка оглянулась. Просто кольца вращаются? Или нет? Чистую синеву неба прочертила тонкая линия, словно алмазом чиркнули по стеклу. Затем еще одна – ярче, заметнее. И снова. На этот раз Ада увидела хвост алого пламени. Над лужайкой прокатились три глухих громовых раската. Прогуливающиеся ученики остановились и задрали головы. Кто-то указывал вверх пальцами. Даже сервиторы и войниксы замерли, оставив свои дела.

До слуха девушки донеслись визг и вскрики со склона за особняком.

Лазурный купол исцарапали живые огненные штрихи. Все они, пересекаясь, летели на восток; за некоторыми тянулись разноцветные косматые полосы, иные издавали ужасающий раскатистый грохот.

Небеса рушились.

Роковая война развязывается прямо в залитой кровью детской.

Тысячи раз бессмертные нисходили на землю поучить бестолковых людей, только и жаждущих быть втянутыми в новые, все более интересные игрища на поле боя. И вот впервые их встречает не благоговейный трепет, а грубое, молниеносное нападение.

Когда Муза, которую, видимо, затем и позвали, чтобы опознать непокорного схолиаста, вопит: «Вот он!» – Аполлон самоуверенно направляет на меня лук, однако не успевает достать ни единой серебряной стрелы. Гектор совершает стремительный прыжок, ударом клинка выбивает у бога оружие и всаживает меч ему в живот.

– Остановитесь! – кричит Афина, запоздало прикрываясь силовым полем.

Но Пелид уже преодолел ее защиту; один сокрушительный взмах – и быстроногий рассекает бессмертную от плеча до бедра. Вой богини можно сравнить разве что с ревом реактивного самолета. Каждый из нас, в том числе и я, падает на колено, зажимая уши ладонями. Каждый, только не Гектор. И не Ахилл. Эти двое не слышат ничего, кроме собственного гнева, бушующего в крови.