– Ты уже доложил хозяйке? – тихо спрашиваю я.

Разумеется, это его прямая обязанность. Смена закончилась с наступлением темноты; по моей вине товарищ отчитывался на Олимпе в одиночку.

Схолиаст медленно откусывает и съедает кусок горбушки. Наконец поднимает глаза:

– Нет.

– Спасибо, – выдыхаю я.

– Идем отсюда. – Найтенгельзер поднимается с места.

И в самом деле: ресторан заполняют голодные троянцы и троянки, каждый нетерпеливо ждет своей очереди. Я кидаю монетки на стол. Коллега с видом заговорщика хватает мой локоть.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Хокенберри.

Я гляжу ему в лицо. И твердо отчеканиваю:

– Понятия не имею.

На улице мы расходимся в разные стороны. Отыскав пустой переулок, надеваю Шлем Аида и трогаю квит-медальон.

Вершину Олимпа с ее белыми домами и подстриженными лужайками золотит рассвет. Отчего-то здесь его лучи кажутся бледнее, да и само солнце будто бы съеживается, не то что в знойных небесах над Илионом.

Медальон перенес меня, куда и следовало: к жилищу Музы. Из-под облаков, описывая широкие круги, стремительно слетает колесница Аполлона. «Сребролукий» приземляется и выходит наружу в каких-то двадцати футах от меня, затаившего дыхание от ужаса. Но Шлем Смерти по-прежнему действует, и покровитель стрелков спокойно удаляется.

Рядом стоит брошенная повозка богов; ее-то мне и надо. Вчера я внимательно следил за Музой во время полета. Ступаю в боковую нишу, осторожно прикасаюсь к пластине из бронзы – парой дюймов выше загорается прозрачная клавиатура. Я нажимаю иконки в том же порядке, что и хозяйка.

Колесница трясется, поднимается футов на пятьдесят над зеленой вершиной, снова трясется. Выворачиваю влево, трогаю стрелку «вперед» и, резко дернувшись с места, огибаю с юга лазурное озеро. Если кто-нибудь заметит мою повозку, ему почудится, будто она летит сама собой, без седока. Впрочем, бессмертных пока не видно.

За озером я плавно набираю высоту, высматривая нужное здание. А, вот оно – сразу за Великим Залом Собраний.

Внезапно какая-то богиня – я не успел разглядеть, кто именно – выходит на огромную лестницу и поднимает крик; прочие бессмертные сбегаются узнать, в чем дело. Слишком поздно: я уже наметил цель – грандиозную белоснежную постройку с открытой дверью.

Выжимаю рычаги до упора, пикирую к земле и устремляю колесницу в темнеющий проем. Только искусственная гравитация самой машины не дает мне вылететь вон, когда повозка со скоростью сорок – пятьдесят миль в час проносится между громадных колонн у входа.

Внутри все по-прежнему: в колоссальных емкостях булькает лиловая жидкость, и зеленые черви деловито копошатся вокруг уснувших раненых олимпийцев. Многолапый великан-целитель суетится возле бака Афродиты, явно собираясь извлечь ее наружу. Его мушиные красные глазки смотрят в моем направлении, и железные конечности начинают бессмысленно дергаться. К счастью, бедняга находится по ту сторону резервуара. Никто и ничто не стоит у меня на пути. Колесница разгоняется.

И лишь в самый последний миг я решаю спрыгнуть. Должно быть, это из-за Елены, из-за нашей ночи и тех утраченных удовольствий жизни, что она пробудила в моей душе.

На полном ходу отрываюсь от повозки, больно приземляюсь и, кувыркнувшись через какую-то штуковину, замираю на полу. Чтоб вам! Плечо вывихнул. А то и сломал… Карета врезается в лечебный бак, по приемному покою с грохотом разлетаются осколки стекла и пластика, лиловая дрянь хлещет к потолку стофутовым фонтаном. Не то бронзовый обломок колесницы, не то здоровенный кусок стекла перерезает доктора пополам.

Тело Афродиты выкатывается на пол с волной фиолетовой жидкости, облепленное умирающими зелеными червяками. Остальные резервуары сотрясаются от удара, однако не переворачиваются.

Тут же врубаются оглушительные сирены, клаксоны и прочая сигнализация. У меня намертво закладывает уши.

Пытаюсь подняться, но это невозможно: дикая боль пронзает голову, левую ногу и правое предплечье. Я бессильно падаю. Придется ползти к стене, подальше от липкой лиловой лужи. Не думаю, что химикалии повредят здоровью, просто в грязи лишь слепой не разглядит отпечаток моего тела. Перед глазами пляшут черные точки. Еще немного – и отключусь. В просторную палату стремительно вбегают боги, откуда-то появляются таинственные летающие машинки.

За миг до того, как потерять сознание, я вижу Зевса в развевающейся мантии; его ужасные брови грозно сведены.

Все, ребята, дальше играйте без меня. Изможденно упираюсь лбом в холодный пол. Веки смыкаются, и тьма покрывает мне очи.

– Я убил своего друга, Орфу с Ио, – сообщил Манмут Вильяму Шекспиру.

Оба прогуливались по берегу Темзы в окрестностях Лондона. Стоял конец лета тысяча пятьсот девяносто второго года, хотя моравек и не мог бы сказать, откуда ему это известно. На реке суетились ялики, баржи и мелкие суда с низенькими мачтами. За домами в стиле Тюдора и высокими полуобрушенными зданиями на северном берегу высились бесчисленные шпили колоколен и несколько незаконченных башен. Жаркая мгла повисла над берегами и трущобами по обе стороны Темзы.