Доктор Григорий Павловский давно дружил с академиком Павловым. Павловский и Соколов однажды направились в гости к знаменитому ученому — нарочно приехали в Петербург.

Тот устроил им радушную встречу, пригласил в свой загородный дом, заказал праздничный ужин.

Выслушав гостей, Иван Петрович сказал:

— Можно предположить, что нервы глазного яблока и лицевые нервы имеют особую связь с дыхательным и сосудодвигательным центрами. Энергичное раздражение этих зон может вызвать внезапную смерть. В нашем случае быстрое проникновение воды в рот и в нос вызвало шоковое состояние и моментальную потерю сознания.

Когда прощались, знаменитый физиолог и Нобелевский лауреат с чувством пожал руку сыщику:

— Вы, Аполлинарий Николаевич, сами того не подозревая, сделали первые шаги в весьма таинственную область нервной регуляции человеческого организма. Дело за нами, за учеными!

(Замечу: теперь разработана надежная методика распознавания подобного убийства).

Суд над Шитиковым вызвал оживление в публике: к зданию Сената в Кремле собирались тысячные толпы. Адвокат Смирнитский в заключительном слове сказал нечто неожиданное:

— В наше трагическое безвременье убийство на Руси стало явлением вполне заурядным, обыденным. Причин такому печальному явлению много, и в первую очередь назову очевидную — падение нравственности. Перестали бояться Бога, перестали бояться греха. Что такое зазрение совести, многим нынче совершенно неизвестно. С подобным явлением следует бороться беспощадно, бороться всем миром, всеми доступными средствами, в том числе карательными. Если чувство добра не сумели ребенку привить домашние, то суду остается наказывать порок.

Но, господа присяжные заседатели, господа судьи, преступник, стоящий сейчас перед вами и страшно сожалеющий о содеянном, это не ординарный преступник, я сказал бы, особого высшего порядка. Именно Шитикову общество стала невольным должником: его злодейство по отношению к собственной супруге (к тому же беременной!) дало толчок к открытиям в науке — ив криминалистике, и в физиологии... Это мы признать обязаны!

И далее, основываясь на таком странном доводе, Смирнитский просил у суда снисхождения к “бескровному убийце ". Суд приговорил Шитикова к десяти с половиной годам каторги.

Своими скандальными подробностями этот процесс затмил все, что когда-либо рождалось в мрачном подполье уголовной России. Творение великого М. Казакова в стенах Кремля — здание Судебных установлений окружала многотысячная толпа любопытных. Дело слушалось окружным судом. В Митрофаньевский зал, славившийся своей изящной отделкой, допускались лишь те, кто имел именной пропуск за подписью градоначальника генерал-майора А. А. Адрианова. Расшитые золотом мундиры, изящные фраки, тысячные платья — вся знатная столица до предела заполнила партер и хоры. Пикантные подробности дела наиболее стыдливых дам заставляли опускать глаза, дочерей на процесс не брали.

Переполох начался в субботу ранним утром. Едва Кошко прибыл в сыск, как ему позвонил генерал-майор Ефимович, московский полицмейстер:

— Аркадий Францевич, только что у меня была встреча с самим... — и полицмейстер назвал одного из великих князей. — У его старинного знакомца барона фон Гутберга пропала жена. Барон не просил высокого покровительства, просто поведал свою беду в частной беседе. Великий князь счел необходимым принять участие в деле — он служил с бароном в одном полку — и выразил желание, чтобы поиски пропавшей поручить самому Соколову. Незамедлительно действуйте. Нынче же вечером прошу доложить мне о ходе следствия! Барон живет в Мансуровском переулке. Я звонил ему, он вас ждет. Надеюсь на ваш успех!

Кошко повесил на рычаг трубку, чертыхнулся:

— Нам не хватало сбежавших жен отыскивать!

Он протелефонил домой Соколову, но заспанный голос горничной ответил:

— Барина дома нету! Куда уехал? Не говорил о том.

Нет, в Мытищи барин не собирались.

Кошко нервно расхаживал по кабинету. Сыщики вообще не любят работать “на подхвате”, предпочитая вести дело с самого начала. К Соколову это особенно относилось.

“Однако делать нечего! — размышлял Кошко. — Когда объявится Соколов? Единому Богу известно”.

Тяжело вздохнув, он приказал Галкину:

— Заводи авто! Едем в Мансуровский.

Фон Гутберг занимал второй этаж большого доходного дома. Ливрейный швейцар почтительно открыл тяжелые дубовые двери. Молодой лакей без доклада — видимо, сыщика ждали — проводил Кошко в кабинет. Фон Гутберг был облачен в просторный шелковый с синими полосками шлафор. Увидав Кошко, он поднялся из-за рабочего стола с перильцами, за которыми лежал ворох деловых бумаг, и сделал несколько шагов навстречу. Чуть поколебавшись (ведь перед ним стоял всего лишь сыщик!), протянул руку для приветствия.