Ему сразу сделались постылыми и скучными чистенькие улицы, газончики с аккуратно стриженой травкой, умильные личики прихожанок и пухлые от постоянного употребления пива физиономии бюргеров, чинно, словно напоказ, выходящих из кирк, и даже старые здания и общественные постройки с претензиями на изысканность архитектурного стиля — "отечественного рококо”.

Вейнгарт, выслушав Соколова, расхохотался, обнажив крепкие длинные зубы:

— Прокурор — это всего лишь мелкий пакостник. Он, Аполлинарий, наслышан о вашей известности, вот и рад хоть в чем-то проявить свою власть, сделать гадость. Давайте, граф, выпьем по рюмке шнапса, приличная харчевня рядом, за углом!

За обедом Вейнгарт продолжил:

— Когда я служил еще в прокурорском надзоре, я этому господину неоднократно был вынужден указывать на его юридические оплошности. Прокурор, как всякая бездарность, весьма болезненно воспринимал справедливые замечания. И вот когда вышел из печати мой труд “Уголовная тактика”, ныне переведенный на несколько языков, дошло до анекдота: прокурор начал сочинять какие-то пакостные рецензии и анонимно рассылать их по редакциям.

Соколов, поддев вилкой жареные колбаски, задумчиво посмотрел в потолок:

— Что делать? Как обойти препятствие в лице этого ничтожества? Ведь я, признаюсь вам, Альберт, с пустыми руками отсюда не уеду.

Вейнгарт грохнул опустошенной им кружкой пива по столу, весело воскликнул:

— В этом нет сомнений! — И хитрый огонек зажегся в его глазах. — Как говорим мы, немцы: золотая мысль обязательно посетит вашу голову! Преступник не уйдет из сетей.

Соколов, словно шахматист над трудным ходом, напряженно задумался. Потом решительно произнес:

— Безусловно, Альберт, вы правы! Я этому зверю пасть порву.

Вейнгарт удивился:

— Странно выразились вы — “пасть порву”...

Соколов потеплевшим вдруг голосом сказал:

— Это сравнение я привел невольно. На память пришла давняя история, случившаяся в канун Рождества, когда я служил еще в Петербурге. Был я подполковником лейб-гвардейского Преображенского полка, сам Государь знал меня и отличал, вероятно, больше за заслуги моего батюшки, члена Государственного совета, нежели за мои собственные.

Как бы то ни было, но я оказался в числе приглашенных на Рождественский бал, который давала Августейшая семья в Царском Селе.

Моим спутником был Великий князь Андрей Владимирович, красавец-мужчина, любитель костюмированных балов, куражный до безумия.

Должны мы были ехать по железной дороге, да опоздали на последний поезд — в половине шестого.

— Не беда, — говорит Великий князь, — до Царского каких-то двадцать две версты, а лошади у меня отличные.

По морозцу, под ясной луной — часа не пройдет, долетим с наслаждением!

Возражаю:

— Дорога не велика, но волки шалят, много их нынче развелось. На той неделе фельдъегеря загрызли.

Великий князь хитро щурит глаз, меня подначивает:

— Вы, граф, не боитесь ли?

Спокойно отвечаю:

— Только за вас, Ваше Высочество!

Разговор этот проходил в апартаментах Андрея Владимировича в Зимнем дворце.

Он дернул за шнурок. Тут же появился камердинер. Великий князь распорядился:

— Пусть Аверкий закладывает тройку. И медвежьи шубы прикажите снести, а то морозец нынче хваткий.

Накинули эти самые шубы мы поверх шинелей, сели в легкие розвальни, и ямщик, коренастый ярославец Аверкий с дремучей бородой, погнал тройку.

Лошади и впрямь хороши, весело дробят крупной рысью по укатанной дороге, только взвивают круп да мечут снежными комьями вверх из-под задних, сверкающих серебром в лунном свете копыт. Студеный ветер туго бьет в лицо, режет глаза, слезу выбивает. Эх, красота!

Так большую часть пути мы пролетели, вдруг Аверкий стал притормаживать, бороду к нам поворачивает:

— Ваши Высочества, вон у края леска на дороге... стоят, — и кнутовищем показывает.

Луна светит ярко, хорошо в ее свете видать трех матерых волков, спокойно сидящих на дороге и нас поджидающих. Лошади хрипеть начали, понесли каким-то диким галопом вбок, чуть розвальни не перевернули.

Волки тем временем зашевелились, неспешно двинулись нам навстречу. Только сквозной изумрудный, страшно красивый блеск в глазах их светится.

Великий князь в азарт вошел, выпростал из-под медвежьей шубы руку, в ней пистолет. Я шашку оголил, надеюсь, что с ней сподручней будет.

Великий князь кричит:

— Гони вовсю!

Сани между тем бьются из стороны в сторону, мотаются по колее, и Аверкий уже не в силах совладать с совершенно ошалевшими лошадьми.

А волки уже рядом с нами несутся, не отстают, смрадное дыхание их открытых пастей на лицах ощущаем. Один из волков прыгнул было в сани, да спутник мой грохнул ему прямо в морду из пистолета, тот так кубарем и покатился по дороге, ранен или убит — того уже разбирать некогда.