Тот, привалившись к удобной спинке сиденья, философски изрек:

— Если хорошо работать, то времени всегда хватать не будет.

— Стало быть, гоним с ветерком? — с готовностью ответил Терентий, вскакивая на облучок.

Рацер с легкой грустью пошутил:

— Да, братец, гони! Если однажды и повезут нас медленно, то лишь в последний путь.

Коляска двинулась.

Голова Рацера от толчка откинулась слегка назад. Взгляд его рассеянно скользнул по окнам дома: повсюду традиционные фуксии и герань, богатые тяжелые портьеры и изящные узором тюлевые шторы.

Вдруг взор Рацера выхватил такое, чего рассудок сразу переварить не мог. Терентий уже миновал арку, повернул на площадь.

Несмотря на ранний час, жизнь на улицах старой столицы кипела вовсю. Дворники в светлых передниках и с бляхами на груди подметали тротуары и поливали водой из шлангов. С лотками спешили офени — мелочные торгаши вразноску. Точильщик-татарин, перекинув через плечо свою машину с большим колесом и широкой педалью, занудно выкрикивал: “Ножи точу-у! Ножи точу-у!” Возле афишной тумбы суетился расклейщик, кистью размазывая клей на афише Художественного театра:

Мольер

МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ

Эскиз и декорации А. Бенуа.

Немного пришедший в себя Рацер хлопнул Терентия по спине:

— Стой! У нас на втором этаже... человек висит.

Терентий, видимо, не понимая барина, лошадей припустил еще быстрее, лишь вполоборота повернув лицо:

— Это, Яков Давыдович, вы насчет чего?

Рацер, раздражаясь этой непонятливостью, а больше необычным и весьма тягостным происшествием, нарушавшим настроение, размашисто стукнул Терентия по спине:

— Да стой же, болван! — И уже чуть спокойнее: — Ты ничего не заметил в окне, где живет Абрамов?

Терентий помотал головой:

— Это который книжки собирает? Нет, не заметил.

Рацер замолчал, тяжело обдумывая: “Может, мне померещилось? Я ведь вчера утром видел Льва Григорьевича, он хвалился новыми приобретениями. Говорил, что купил Острожскую библию 1581 года. Он был здоров и весел. Что делать? Видать, и впрямь мне померещилось. И все же не лучше ли вернуться? А то целый день буду думать об этом”.

Наконец решился:

— Поворачивай обратно!

Терентий буркнул:

— Это, как хотите, самое последнее дело — с дороги вертаться. Эх-ма! Ну, теперь пути не будет — как пить дать. Право, Яков Давыдович, вам в глазах наваждение ложное. Зачем ему висеть? Поди, сидит за столом и чай дует из самовара с горячими кренделями от Филиппова.

— Хорошо, если так! А пока что, Терентий, делай, как тебе, приказываю.

Терентий с неудовольствием махнул рукой, пропустил мчавшийся с трезвоном в колокол пожарный экипаж и развернулся у Мясницких ворот, прямо напротив булочной Филиппова. Они вновь пересекли площадь и въехали во двор.

Вытянув шею, с напряженным вниманием и страхом Рацер посмотрел в окно второго этажа. За чисто вымытым стеклом, прямо под хрустальной люстрой, немного сместив ее на сторону, виднелась седая голова старика Абрамова. Под напором петли подбородок был вздернут вверх.

Пришедший едва ли не в обморочное состояние, Рацер едва слышно прошептал:

— К городовому, пошел! У нового почтамта, на Мясницкой стоит...

Городовой Митькин, объемистый в талии муж с багровым глянцевитым лицом, не перебивая выслушал рассказ Рацера. Дежурство кончалось, и городовому не хотелось заниматься этим самоубийством. Но делать было нечего. Он вздохнул и задумчиво промычал:

— М-м... Дело такое, смертное, требуется отцам -командирам доложить. Пойду протелефоню в участок. А вы тут, господин, подождите.

Городовой Митькин скрылся в служебных помещениях почтамта. Вскоре он вернулся мрачнее тучи:

— Велено охранять место происшествия. А вас, господин, просили обождать, — добавил городовой с плохо скрытым злорадством. — Потому как вы первый заметили, будете свидетельствовать. — Он тяжело поднялся на облучок и могучим задом несколько сдвинул Терентия: — Ну, трогай, чего ждешь!

...Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома, живший на первом этаже, как раз под Абрамовым, — изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и табаком, — Самуил Давыдович Гурлянд.

Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая знала о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала: