— Э, нет, — покачал головой доктор, — вот об этом думать пока рано. Давайте обследуемся и начнем лечение. А дней через пять поговорим и о телевизоре.

Телевизора не было нигде, я имею в виду коридор. Иногда, проходя мимо других палат, я слышал звон в ушах и понимал, что кому-то просмотр разрешен и меня не очень успокаивало то, что, возможно, уже разрешен. Мне ничего подобного не позволяли и даже пульта не оставили, а по-другому этот гребанный настенный экран не включался.

Зато меня по нескольку раз в день таскали на процедуры, пичкали лекарствами, сканировали голову и шею, а на третий день, когда под действием обезболивающих я уже мог передвигаться самостоятельно и вполне уверенно, даже заставили прогуляться в больничном сквере. Тогда же ко мне пустили первого гостя, и им оказался Мостовой.

В моей палате он выглядел растерянным — то ли из-за халата не по размеру на плечах, то ли из-за огромного букета хризантем в руке. Еще он принес пакет с продуктами, который я при нем же запихнул в холодильник и о котором вспомнил лишь на следующий день.

— Ну что сказать? — начал Мостовой, присев на стуле напротив.

Я не был удивлен, когда выяснилось, что сказать ему особо нечего. Он с ходу назвал меня героем, и я ему сразу не поверил. Хотя и допускал, что в разбитой мной машине действительно находились преступники, а остальные члены преступной группы пойманы и заключены под стражу. Шеф словно читал наизусть официальное сообщение, и я был благодарен оборвавшему его на полуслове дежурному врачу.

— Пациенту нужно отдыхать, — сказал он Мостовому, — он еще очень слаб.

— Голова кружится, — поддержал я, но шеф и не собирался спорить.

Он быстро поднялся, пожал мне руку и задержался лишь в дверях.

— Кстати, — вспомнил он, — мы Наташе сообщили. Ну так, чтобы особо не волновалась.

— И что она? — едва не сорвалось у меня с языка.

Но я лишь кивнул и Мостовой вряд ли понял, что я его поблагодарил. Я и был благодарен и целые сутки жил надеждой на скорую встречу. Затем воодушевление сменилось унынием: мне так и не вернули пульт от телевизора, а когда я попытался заговорить о компьютере, врач посмотрел на меня как на бунтовщика.

— Вот об этом точно можно пока забыть, — сказал он, и я окончательно поверил в то, что меня держат в положении заложника.

Что выторговывает у Конторы ФСБ? И какую цену мне еще придется заплатить за их затянувшийся аукцион? Я пытался просчитать ситуацию, но чем больше я напрягался, тем очевидней становилась правота врачей. Я действительно был еще очень слаб, и любая попытка вдумчивого анализа заканчивалась тем, что у меня отпадало малейшее желание думать. Лишь на пятые сутки я почувствовал прилив сил и, словно зная об этом, персонал госпиталя приготовил для меня подарок — газету «Коммерсант», которую медсестра принесла мне вместе с вечерней порцией таблеток.

— Ваши коллеги заходили, — ответила она на мой удивленный взгляд. — Вы как раз спали после обеда, а ждать они не смогли. Сказали, что придут завтра.

Это обнадеживало. Я, конечно, не думал, что прикрывая меня спинами и распугивая медперсонал и охрану оружием, ребята вызволят меня отсюда и что за забором, уже будет ждать заведенная машина и, кто знает, может за рулем будет сам Чижов. Я хотел сбежать, но не ценой побега. Я понял, что освобождение скоро, в противном случае газета не попала бы в мои руки.

Руки, кстати, подрагивали. Я смотрел на дрожащую газету и не верил своим глазам. Даже огромный, в четверть первой полосы, заголовок, не мог превзойти моего удивления от самого факта присутствия газеты. Пару минут ушло на восстановление нормального ритма дыхания. Затем я глубоко вздохнул и стал читать.

«ПРОЩАЙ, КОШМАР!», кричал заголовок, под которым еще четверть полосы занимала фотография. Рассмотрев ее я понял, что удар в БМВ пришелся сзади и сбоку, о чем свидетельствовала сильная вмятина с правой стороны багажника. Моей машины на снимке не было, но я ее и не искал. Я хотел видеть верх кузова БМВ, но снимая, фотограф словно сидел на корточках и поэтому на главный вопрос — была ли на машине мигалка — я для себя так и не смог ответить.

В статье об этом тоже ничего не было. Да и не читал я статью, лишь пробежал ее глазами, спотыкаясь о фамилии и названия госучреждений. Бортников, Маркин, ФСБ, ГУВД, СКП РФ. Президент Медведев поздравил правоохранительные органы с «серьезным успехом», посоветовав, однако не расслабляться. При этом он заявил, что демократические и либеральные ценности остаются незыблемыми нормами, определяющими развитие страны, и никакие форс-мажорные обстоятельства не способны изменить это. Своей фамилии я, конечно, не обнаружил, в статье лишь туманно говорилось о «самоотверженных действиях сотрудника правоохранительных органов». Еще бы написали «рядового сотрудника», подумал я и перевернул страницу.

А там, сразу на второй полосе — сенсация. Которая, если бы не мой таран, в который я сам уже почти поверил, была бы на месте аршинного заголовка на первой полосе. Президент уволил мэра Москвы — от этой новости газета снова задрожала в моих руках. Впрочем, здесь заголовок был не хуже: «Огонь, вода, медные трубы и… президент».

«Карьера Юрия Лужкова напоминала спуск слаломиста», писал обозреватель. «Причем не простого статиста, а чемпиона. Это было понятно с первых метров дистанции, которые в карьере Лужкова совпали с 1992 годом, когда он заступил на должность столичного градоначальника. С каждым метром он только прибавлял в весе, причем, как истовый спортсмен, исключительно в политическом смысле».