— У меня целый список, — поднимаю я найденный листок, в котором на данный момент всего шесть фамилий. — Зачитать?

Шеф кивает с некоторым недоумением. Он уже планировал завершить собрание, оставались, видимо, произнести еще несколько слов, столь же унизительных для меня, сколь и воодушевляющих. Но теперь отступать некуда, хотя, возможно, Мостового настигает то, что нагоняло на меня мрачность в это яркое утро: осознание того, что субботний день ты посвящаешь совершенно неинтересным тебе людям, у которых твоя персона вызывает не меньшее раздражение.

— Должанский Роман Павлович, — читаю я и мысленно благодарю себя за то, что в последний момент передумал упоминать о нем, пересказывая беседу с Табаковым, — театральный обозреватель «Коммерсанта». Розовский Марк Григорьевич, руководитель Театра у Никитских ворот. Казаков Михаил Михайлович…

— Ну и где? — перебивает шеф.

— Собирался с понедельника, — признаюсь я.

— Завтра, — категоричен Мостовой. — Хотя бы с одним встретиться.

— Слушаюсь, — говорю я, прикидывая, чего ждать от человека, вынужденного проводить воскресный вечер в компании следователя.

— Доложишь в понедельник, — не унимается шеф.

— Слушаюсь.

— Дальше — аналогично — хлопает по столу Мостовой. — Ежедневный опрос одного-двух человек с ежедневным подробным докладом.

— Слушаюсь, — повторяю я.

— При благоприятном раскладе к среде наберется шесть человек. Это не означает, что после среды работу нужно прекращать. Я все же надеюсь, что нам дадут довести дело до суда, соответственно, коллеги, нужно не просто не останавливаться. Наоборот, ускориться по всем направлениям. Если надо, будем вкалывать круглые сутки — какие уж тут воскресенья.

Ну лбу у Мостового застывают страдальческие морщины. Перспектива вкалывать в выходные не улыбается прежде всего ему самому. Напрягая меня, он словно освобождается от собственных пут, хотя в эти выходные приятное времяпрепровождение ему наверняка обеспечено.

Шеф — болельщик со стажем и, на его счастье, руководство Конторы вот уже месяц заражено футбольной лихорадкой, как впрочем, и вся следящая за чемпионатом мира планета. Сегодня и завтра отдых с семьей не будет входить в приоритеты Мостового: эти два вечера он проведет где-то за городом, на охраняемой государственной даче. В компании больших людей он будет есть шашлыки, пить французское вино, шотландский виски и смотреть футбол. Сегодня на чемпионате — матч за третье место, завтра — финал. Весь этот месяц шеф уезжает с работы пораньше, чтобы успеть к шести часам, когда начинается первая трансляция игрового дня. На месте он оставляет преданного Кривошапку, которого за это проклинали даже взглядами Скворцов и Быков, эти два менее удачливых болельщика.

И хотя к спорту я всегда был равнодушен, после собрания я все равно чувствую себя оплеванным и растерянным. Завтра — мой очередной отцовский день, за который я даже готов спустить месячную зарплату, только бы не пришлось изменять своим детям с очередным высокомерным пустословом. Деваться мне, однако, некуда и с двух до четырех я провожу время в кабинете наедине с телефонной трубкой, зная, что и соседние кабинеты тоже пусты: рабочий день в отделе закончился через десять минут после отъезда Мостового.

Первая неудача меня подстерегает на первом же звонке. Должанский оказывается в командировке за границей, о чем я узнаю с шестого звонка в «Коммерсант» — от бухгалтера которая выдавала ему командировочные. С первого набранного номера меня отсылают в отдел культуры, где никто не поднимает трубку. Тогда я повторяю первый звонок, и мне дают рабочий телефон самого Должанского, который, как понятно, тоже молчит. С третьей попытки мне недовольно сообщают, что не несут ответственности за Должанского — как минимум, за его молчание. При этом мне дают еще один номер, и снова отдела культуры, который оказывается бухгалтерией — на мою, как оказалось, удачу. Приятный женский голос грустно сообщает мне, что Должанский вернется в Москву лишь в понедельник вечерним рейсом. Стало быть, на работе его можно будет застать не раньше вторника.

Не отвечает и домашний телефон Марка Розовского, и тогда я звоню прямо в театр. К моему удивлению, с режиссером меня моментально соединяют — может, поднявшая трубку женщина испугалась одного слова «следователь»?

— Бесполезная встреча, если хотите знать, — с ходу заявляет Розовский.

— Извините, но я вынужден настаивать, — не теряюсь я.

— Давайте тогда в среду, — предлагает компромисс Розовский.

— Это очень поздно. Завтра никак нельзя?

— Видите ли, я сегодня уезжаю в Питер. Как раз до среды.

— Нда, — цежу я. — Может, на вокзале можем встретиться?

— Поезд через, — он замолкает, и я словно вижу, как он смотрит на часы, — два часа пятнадцать минут. А мне еще домой надо заехать.

— Понятно, — говорю я, — Тогда я в среду вам позвоню. Вы в котором часу возвращаетесь?

В восемь минут пятого я кладу трубку и замечаю, что кондиционер бессилен перед природной стихией. Мерный гул, от которого в помещении обычно устанавливается комфортная прохлада, теперь мирно сосуществует с духотой, от которой у меня ломит в висках, а от ладоней на столе остаются влажные следы. Небо укрывается тучами, об окна бьется ветер, а значит, обещавший грозу оповещатель не ошибался. Будь у меня хоть десять оповещателей, я все равно не в силах поверить, что в следующую среду будут обещанные плюс тридцать восемь.