Я позволила волосам отрастать и оставила отцовскую бритву в покое. Я перешла к следующей проблеме, стоящей на повестке дня в период полового созревания.

В следующий раз меня увидят голой в 17 лет в однокомнатной квартире в Южном Лондоне, где я расстанусь с девственностью. Мужчине, с которым я в ней оказалась, явно не было дела до того, что я делаю с волосами на лобке. Он просто хотел снять мое зеленое платье и уложить меня в постель.

Я, конечно, в курсе, что подростковый возраст должен быть полон невероятных открытий. Я провела много времени в библиотеке. Я прочитала «Анатомию Грея». Я могу процитировать главу о развитии нервной системы подростка – о том, что когда за дело принимаются половые гормоны, то подростковый мозг взрывается. Он вспыхивает, как курортное побережье в сумерках. Когда мне исполнилось 14 лет, я сама становлюсь экспериментом. Я перерождаюсь изнутри. Я нахожусь в эпицентре взрыва такой силы, что годы спустя буду искать это ощущение снова и снова в ночных клубах, на вечеринках, в туалетах, отдавая кучу денег за таблетки, чтобы почувствовать себя лишь на одну десятую такой же яростной, свободной и вдохновенной.

Я читаю биографии современников моего возраста, и у меня захватывает дух. Бобби Фишер был шахматным гроссмейстером в 15 лет. Пикассо выставлялся в пятнадцать. Меня, как и любого подростка, переполняет ощущение того, что я могу занять в мире место любого взрослого. Я могу быть чертовым гением.

Но это все в теории. Мои дневниковые записи свидетельствуют, что я использую свои выдающиеся умственные возможности для обдумывания довольно странных вещей:

«Жаль, что я не могу плакать вечно. Все ли со мной в порядке? Иногда я чувствую, что все могу! Я знаю, что родилась, чтобы спасти мир! Если я буду носить шляпу, буду ли я выглядеть стройнее?»

И запись от 14 марта 1990 года:

«Я обнаружила смысл жизни: группа Squeeze, песня Сool for Cats!»

А вообще я была слишком занята борьбой с собственной физиологией, чтобы обращать внимание на мой колоссальный потенциал гениальности. Черт, можно тронуться. Менструации и эксперименты с мастурбацией – это еще цветочки. Трансформация моего тела из чего-то, что способно фактически лишь какать и собирать пазлы в целую вселенную, которая в один прекрасный день начнет производить на свет младенцев, занимала почти все мое время.

Однажды утром я проснулась, обнаружив, что мои живот, бедра, грудь, подмышки и голени покрыты синевато-багровыми пятнами. Сначала я подумала, что это сыпь, и в течение двух дней ходила, утопая в детской мази, – в надежде, что все пройдет. Когда моя мать заметила, что запас крема уменьшился, она обвинила двухлетнюю Шерил в том, что та снова съела крем, и я благородно опровергла это предположение.

Я рассматриваю пятна внимательнее – заперев дверь и под светом настольной лампы, для моральной поддержки очень громко включив Cool For Cats. Я вижу, что они не похожи на рубцы. Это растяжки – кожа не успевает за ростом костей. Половое созревание, как лев, подрало меня когтями, когда я пыталась от него убежать. Той ночью я сказала Кэз: «Я собираюсь носить колготки и водолазки всю оставшуюся часть жизни. Даже летом. Я буду притворяться, что мне просто всегда очень холодно. С этим придется смириться каждому, кто меня знает. С тем, что мне всегда холодно».

Мы с Кэз переживали редкие дни покоя в наших отношениях. Два дня назад мы вдруг обнялись. Моя мать была так потрясена и встревожена, что сфотографировала нас, чтобы зафиксировать это событие. Я до сих храню эту фотографию – мы обе в одинаковых халатах стоим босиком, прижавшись друг к другу, на лицах читается 98 % расположения и 2 % скрытой агрессии. Наша мать считает, что мы наконец вместе – нас объединила ответственность двух старших детей в семье.

На самом делемы обнимаемся так потому, что мы только что в течение двух часов разговаривали о том, как называть наши вагины.

– Я не могу это так называть, – говорю я Кэз. Мы сидим в спальне – я на кровати, она на полу. Мы слушаем Cool For Cats в девятый раз. Кэз вяжет джемпер, чтобы было что носить.

– Я бы предпочла притвориться, что у меня ее нет, чем сказать «вагина», – продолжаю я. – Если бы я попала в больницу и меня спросили, где болит, думаю, что вместо того, чтобы сказать «Моя вагина», я бы просто ответила: «Угадайте!», а потом упала бы в обморок. Я ненавижу это слово.

– В прошлом году все было проще, – печально соглашается Кэз.

Еще совсем недавно дети семьи Моран испытывали иллюзию, что слово «пупок» имеет отношение не к пупку, а к женским половым органам. Любая травма в этой области приводила к крику: «Я ударил пупок!» – и общему сочувствию. Одним из последствий этого стала неадекватная реакция на словосочетание «морской офицер». Когда принц Эндрю женился на Саре Фергюсон и был назван на канале, транслирующем свадебную церемонию, «морским офицером» [9] , то мы впали в истерический хохот.