Чем ближе я знакомлюсь с Клэр, тем больше она мне нравится. Она обращается ко мне с уважением. Не смотрит на меня свысока из-за моего прошлого и не подозревает во всех смертных грехах. Мне нравится работать в «Закладке». Мне нравятся Келби. Я понимаю, что обязана признаться Клэр во всем. Сказать, что, возможно, Джошуа – мой сын. Но я не могу. И не хочу.

В половине четвертого в магазин влетает Джошуа. Его обычно бледное личико идет красными пятнами, губы сердито поджаты. Он весь с головы до ног – и одежда тоже – как-то странно блестит и переливается. Приглядевшись, я понимаю, в чем дело. Видимо, он просыпал на себя оранжевые блестки. Мальчик раздирает себе руки в кровь, но избавиться от блесток так и не удается. Следом за Джошуа входит Джонатан; лицо у него усталое и потрясенное. Клэр выходит из-за прилавка.

– Что случилось? – встревоженно спрашивает она.

– Сегодня у Джоша трудный день, – говорит Джонатан. – Во всем виноваты клей и блестки.

– Что случилось? – повторяет Клэр. Джошуа хмурится и вызывающе скрещивает руки на груди.

Только тут Джонатан замечает меня.

– Здравствуй, Эллисон, – говорит он. – Вот что мне рассказала учительница. На уроке рисования дети вырезали из бумаги листочки; они намазывали их клеем и посыпали блестками. Джошуа пролил клей на пальцы, а для него клей, как всем известно, хуже, чем ванна, песок и стрижка, вместе взятые. Вдобавок он просыпал на руки блестки. Надо отдать должное миссис Лавлейс: она помогла Джошуа смыть клей с рук. Но как следует вытереться он не сумел, ужасно разозлился – и все покатилось под откос.

Я наблюдаю за Клэр. Она хмурится, догадываясь, что будет дальше. Джошуа плачет и продолжает отчаянно скрести.

– Прекрати, Джош! – резко говорит Клэр. – Ты расцарапаешься!

Джошуа поворачивается к нам спиной и продолжает расчесывать руки. Не знаю, что делать – подбежать к нему и попробовать помочь или вернуться к изучению системы сигнализации и притвориться, будто я не замечаю его припадка.

– Миссис Лавлейс сказала, – Джонатану с трудом удается перекричать громко плачущего сынишку, – что Джошуа в порыве гнева измял свой листик и в результате только еще больше измазался клеем и блестками. Представляю, как он разъярился, потому что он схватил банку и принялся рассыпать оранжевые блестки по всему классу. На других детей, на их поделки, на учительницу и на себя… – Джонатан устало вскидывает руки. – И его выгнали из класса!

– Ах, Джошуа! – разочарованно говорит Клэр, кладя руки на худенькие плечи мальчика.

Он садится и плачет еще горше.

Не раздумывая, я сажусь на колени рядом с Джошуа, чтобы ему было меня видно. На секунду плач утихает, и он настороженно следит за мной краем глаза. Я заговариваю, не давая ему возобновить плач:

– Джошуа, похоже, у тебя был тяжелый день. – Он отворачивается от меня и снова начинает рыдать, но уже не так бурно, поэтому я продолжаю:

– Наверное, больше всего тебе сейчас хочется избавиться от противных блесток. – Мои слова заставляют его замолчать. Он часто-часто дышит, но прислушивается ко мне. Я придвигаюсь чуть ближе и продолжаю тихо и спокойно – такой тон в «Доме Гертруды» помогает мне утихомирить Флору, когда та злится. – Наверное, ты не знаешь, но есть волшебная клейкая лента. С ее помощью можно снять блестки. – Я встаю, захожу за прилавок, выдвигаю ящик и достаю рулон липкой ленты.

Джошуа меряет ленту подозрительным взглядом.

– Самая обычная липкая лента, – говорит он мне.

Я с деланым равнодушием пожимаю плечами и отвечаю:

– Она только кажется обычной липкой лентой. Попробуй, если, конечно, захочешь. А если не хочешь, пожалуйста – оставайся в блестках. – Я кладу ленту на прилавок. Этому я научилась в тюрьме – при любой возможности нужно позволять человеку сохранять лицо.

Джошуа задумывается и вдруг вскакивает. Клэр очень удивлена.

– Ладно, попробую!

Я отрываю от рулончика кусок ленты и складываю пополам липкой стороной кверху.

– Хочешь сам? – предлагаю я. – А может, позволишь маме или папе?

– Будет больно? – в страхе спрашивает Джошуа.

– Нисколечко, – уверяю я.

– Тогда лучше ты! – приказывает он.

– Джошуа! – возмущается Клэр.

– Пожалуйста, попробуй ленту на мне, – исправляется он.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Смотри внимательно, сейчас произойдет чудо! – Осторожно, нежно я прикладываю сложенную ленту к рукаву его футболки, отрываю и показываю Джошуа прилипшую к ленте блестку. – Круто, да? – Я улыбаюсь ему. Он улыбается в ответ. Вот она, связь между нами! Она тонкая, почти невидимая – но она есть. Не могу утверждать, будто он узнает меня, но между нами протянулась тонкая и хрупкая ниточка. Я исподтишка смотрю на Клэр; она улыбается мне и смотрит как-то по-новому, с уважением. Я перевожу взгляд на Джонатана. Тот тоже потрясен.

Следующие полчаса мы с Джошуа проводим в детской секции, где осторожно очищаем его одежду: футболку, шорты, теннисные туфли. Блестки, прилипшие к пальцам, лицу и волосам, – совсем другая история. Джошуа боится и не позволяет мне прикладывать липкую ленту к коже.

– Будет больно! – говорит он, серьезно и доверчиво глядя на меня своими огромными карими глазами.

– Что ж, все зависит от тебя, – говорю я. – Если боишься, давай оставим все как есть. Но можно попробовать удалить блестки волшебной лентой.

Как только почувствуешь боль, я сразу остановлюсь.

– А мне самому можно попробовать? – с надеждой спрашивает он.

– Конечно. – Я показываю, как правильно сгибать кусочек ленты.

Джошуа прикладывает ее к коже, тут же отлепляет и внимательно рассматривает прилипшие к клейкому слою блестки.

– Мне совсем не было больно! – говорит он, как будто совсем не боялся, и приступает к работе.

Наконец руки полностью очищены от блесток. После того как я даю слово не дергать его за волосы и остановиться сразу же, как он попросит, Джошуа позволяет мне очистить ему волосы. Он зажмуривается и поднимает ко мне лицо. Все время, пока я тружусь, я не свожу глаз с его худенького личика с острым подбородком, как будто хочу навсегда запечатлеть его образ. Запоминаю синеватые жилки под закрытыми веками и светлые ресницы, которые едва заметно подрагивают, замечаю, как он поджимает тонкие губы под вздернутым носом, таким же как у Кристофера. Когда я без всякой радости говорю, что закончила, он спрашивает: