Венецианцы предприняли новое дипломатическое наступление с целью уговорить Стамбул спонсировать еще один египетский флот, но их прошения пропали втуне. Через семь лет после битвы при Диу турецкие пушки скосили элитные части египетской кавалерии и положили скорый конец 267 годам бурного правления мамлюков. Османская империя снова обратила свое внимание на Европу и еще тридцать лет не будет посылать крупных флотов против португальцев. Тем временем папа объединился с французами и испанцами [525] , чтобы поставить на место Венецию. Ла Серениссиму лишили территорий, которые она приобретала столетиями, и хотя она оправилась, но уже не сумела вернуть себе прежний статус мировой державы.

Как и первым крестоносцам, португальцам колоссально повезло с выбором времени. С разгромом Венеции и сокрушением ее египетского союзника господству Португалии в Индийском океане не осталось других соперников. Морские пути в Юго-Восточную Азию только и ждали захватчиков.

С какой бы яростью ни мстил вице-король ди Алмейда за гибель сына, он оказался не из тех, кто безоговорочно поддерживал мессианские планы Мануэла. Под влиянием купеческого лобби и групп аристократов, желавших приобрести себе состояние грабежом арабских кораблей, вице-король пришел к убеждению, что война на суше станет верным способом растратить все то, что Португалия завоевывала на море. Он советовал королю, мол, много лучше использовать мощь кораблей, чтобы запугать правителей Индии, и упрочить прибыльный бизнес по организованному пиратству. Тот факт, что колаттири Каннанура заручился помощью своего бывшего врага заморина Каликута, чтобы разрушить португальский форт в своем городе, только подкрепил его аргументы. Прежний колаттири, с которым заключил договор Васко да Гама, умер, а его преемник поклялся, что европейцы кровью поплатятся за омерзительный эпизод, когда португальцы потопили индусский корабль, зашили его матросов в паруса и заживо бросили в море. Огромная армия осаждала крепость четыре месяца, и от голодной смерти португальцев спасло только то, что прямо им к порогу вымыло множество крабов, а после подоспел португальский флот.

Как раз когда ди Алмейда уговаривал Мануэла несколько уменьшить размах своих амбиций, в самой Португалии вспыхнул пожар религиозной нетерпимости. В 1506 году некий человек, которого подозревали в том, что он марран, – то есть «новый христианин» или окрещенный еврей, втайне исповедующий веру своих предков [526] , – вызвал вспышку возмущения в Лиссабоне, рискнув предположить, что сверхъестественное сияние, исходящее от креста, может иметь вполне материальное объяснение. Толпа женщин вытащила сомневающегося из церкви и забила до смерти, а священник произнес зажигательную проповедь, побуждая паству с корнем вырвать врага из своей среды. Еще два священника прошли по улицам, размахивая крестами, и толпа местных мужчин и матросов с кораблей в гавани устремилась громить кварталы предполагаемых марранов. За два дня были вырезаны две тысячи мужчин и женщин – включая некоторое число католиков, отдаленно походивших на евреев. Вспыхнувшую крестоносную лихорадку трудно было обуздать.

Мануэл приказал казнить зачинщиков, включая священников. Однако он более чем когда-либо был убежден, что его историческая миссия – поскорее вернуть весь Восток в лоно христианство, и он заменил противящегося его замыслам ди Алмейду на Афонсу де Албукерки [527] .

Крестовый поход вышел на новый уровень. Как и король, де Албукерки воображал себе колоссальную азиатскую империю, объединенную вселенским христианством, в которой подавляемый ислам понемногу зачахнет. Чтобы покрыть астрономические затраты на ее создание, Португалия должна полностью перекрыть поставки пряностей в Средиземноморье и превратить эту торговлю в монополию короны – наперекор стенаниям разобиженных купцов. Королевские факторы не будут больше торговаться за мешки с перцем на набережных индийских портов. Следует открыть первоисточник самих драгоценных пряностей, следует построить новые крепости, чтобы перекачивать ароматные сокровища в руки португальцев, следует построить флот плавучих складов, которые станут доставлять эти сокровища домой под охраной эскадр боевых кораблей.

Де Албукерки позволил себе увлечься. В одном случае он подумывал изменить русло Нила, чтобы задушить Египет засухой; в другой раз он придумал похитить останки пророка Мухаммеда для обмена на Гроб Господень в Иерусалиме [528] . Он без раздумья вешал на реях собственных людей либо приказывал отрезать им носы, уши или рубить руки при малейшем признаке того, что неповиновение ставит под угрозу его великие замыслы. Однако этот фанатик был еще и поразительно талантливым морским стратегом. Он быстро понял, что империя, основанная на одних только кораблях, особенно на кораблях, которые плохо содержат и на которых служат плохо обученные матросы, вскоре рухнет. Теперь из Португалии шел поток зеленых рекрутов, но многие из них были простыми батраками с ферм, и обучать их приходилось с нуля. Предстояло создать резервные части, которые заступали бы на место погибших или заболевших. Суда требовалось чинить, переоснащать и надежно снабжать провизией. Де Албукерки требовалась надежная морская база, и вскоре он нашел идеальное место.

Островок у побережья Гоа был отделен от материка узкими проливами, уровень воды в которых поднимался во время приливов, так что его было легко оборонять, а еще создавало хорошо защищенную гавань. Напротив него лежал город, самый оживленный после Каликута порт Индии, который мог похвалиться множеством умелых кораблестроителей. Там велась успешная торговля арабскими скакунами из Ормуза, на которых был большой спрос среди индийских вельмож и которых невозможно было разводить под зноем Индостана. Город был старым, большим и богатым (Лодовико де Вартема утверждал, что даже на обуви слуг короля красовались рубины и алмазы) и подобно остальной Северной Индии находился в руках мусульман. С помощью честолюбивого индусского пирата и авантюриста Тиможи – того самого, которого заморин некогда послал охотиться на корабли Васко да Гамы, – де Албукерки отобрал город у его прославленного султана. Уже через несколько недель ему пришлось отступить, когда подошла огромная армия мусульман, но три месяца спустя он вернулся с новым военным флотом. Вырезав защитников на берегу, его люди преследовали их до города и учинили резню на улицах. В ходе этой резни многие жители Гоа утонули или окончили свои дни в пасти аллигаторов, когда пытались спастись, переплыв реку. Как удовлетворенно писал королю де Албукерки, шесть тысяч мужчин и женщин были убиты, тогда как всего пятьдесят португальцев простились с жизнью.

Гоа теперь стал штаб-квартирой экспансионистской колониальной державы с базами в западной части Индийского океана, и поздравить воинственного нового правителя созвали послов соседних государств. Чтобы колония пустила корни, де Албукерки при помощи денег, домов и земель подкупал своих людей, чтобы они женились на местных индианках. По сообщению хрониста, смешанные браки с самого начала стали источником проблем: «Однажды ночью, когда праздновали несколько таких свадеб, невест так перепутали, что некоторые женихи отправились в постель с чужими женами; и когда на следующее утро ошибка была обнаружена, каждый взял себе назад собственную жену, ибо все были равны с точки зрения чести. Некоторым кавалерам это дало повод насмехаться над мерами вице-короля; но он преследовал свои цели с твердостью и преуспел в создании на Гоа оплота португальского могущества в Индии» [529] .

С Гоа португальские флотилии уходили разведывать Индокитай и Юго-Восточную Азию. Они уже достигли Цейлона, места, где росла лучшая на свете корица, и в 1511 году де Албукерки отплыл на восток к Малайскому полуострову. Местом его назначения был международный портовый город, контролировавший узкий проход в Малаккский пролив, оживленный морской путь между Индийским и Тихим океанами. Город также назывался Малакка, и его влияние простиралось далеко. «Кто хозяин Малакки, тот держит руку на горле Венеции», – драматично заявлял один португальский фактор [530] . Это было не простое преувеличение: Малакка была конечной точкой в плаваниях китайских моряков, многие из которых осели тут в собственном квартале, носившем название Китайский холм, а купцы из Индии, Персии и Аравии приплывали сюда за фарфором и шелками. Городом и окрестными землями правил могущественный султан-мусульманин, и как раз это делало Малакку соблазнительным трофеем для христиан.