Лёгкость, с которой такая сумма попала к нему в руки, вскружила голову брату Гийому, и я уверен, что он стал снова вымогать деньги у камерария. Это было его ошибкой, ибо будучи умным человеком, камерарий понял, что только смерть шантажиста освободит его из сети, в которую он попал.

Вероятно, пообещав заплатить снова, камерарий назначает встречу в амбаре, оглушает брата Гийома, затем делает петлю, но не учитывает разницу в росте, и вешает бесчувственное тело. Осталось написать покаянное письмо, приложив к нему тридцать экю, которые якобы были украдены из сокровищницы всё тем же братом Гийомом. Кстати, если бы брат Гийом действительно решил оставить предсмертное письмо, то воспользовался бы для этого восковой табличкой, а не бумагой, к которой у него не было свободного доступа.

Камерарий очевидно рассчитывал, что «признание» брата Гийома удовлетворит викария, и он наконец-то отправится восвояси. Должен сказать, я разочарован, брат Жильбер, тем, что вы были столь невысокого мнения о моём уме.

— Почему был? — с вызовом спросил камерарий. Он уже пришёл в себя и смотрел на викария с презрением. — Я и сейчас придерживаюсь того же мнения. Если мне не изменяет память, вы сами утверждали, что у преступника должна быть порезана рука. Так вот, поглядите на мои, — камерарий высоко поднял обе руки, рукава рясы спустились, обнажая их до локтей, — как видите, нет и следа от шрама.

— Ах да, порез на руке! — спохватился викарий. — С вашей стороны, брат Жильбер, было очень любезно напомнить мне об этом. На колокольне действительно были следы крови, но я совершил ошибку, придя к заключению, что преступник, должно быть, поранил руку. Это было самым простым и очевидным объяснением, поэтому я не рассмотрел другие возможности.

Но санитарный брат, описывая с какими жалобами чаще всего приходят к нему монахи, упомянул, между прочим, ваши частые носовые кровотечения, брат Жильбер. Это замечание помогло мне посмотреть на преступление совершенно под другим углом.

А после того, как в амбаре было обнаружено вместо тридцати шестьдесят экю, мои заключения получили новое подтверждение. Я стал тщательно анализировать все ваши предыдущие поступки и вот, что обнаружил.

С самого первого нашего разговора вы пытались увести меня в сторону, намекая на аббата, как на возможного преступника. Вы специально не стали ждать, а подстроили убийство пономаря во время визитации, не без оснований полагая, что это послужит поводом для выборов нового аббата. А во время визитации я заметил, что многие из братии хотели бы видеть именно вас следующим настоятелем.

Но вернёмся к преступлению. Итак, после моей болезни вы поспешили выведать, не намерен ли я прекратить дознание, и чтобы оправдать ваш приход, сообщили о пропаже тридцати экю. Помнится, брат Жакоб тогда случайно разбил вам дверью нос. Он ещё недоумевал по этому поводу, уверяя, что удар не был уж таким сильным. Но для человека, страдающего частыми носовыми кровотечениями, и слабого удара достаточно.

Далее, вы сами вызвались установить подлинность почерка брата Гийома по его предсмертной записке, и, разумеется, подтвердили таковую. Но вот с пропавшими из сокровищницы деньгами вы совершили ошибку. Не зная, где спрятаны тридцать золотых, уплаченных вами шантажисту, вы подбрасываете новые, и тем самым себя выдаёте. Ибо никто кроме вас не имел возможности столь свободно залезть в казну аббатства дважды, и никто кроме нас с вами не знал об их пропаже, даже отец-настоятель. Но, дабы рассеять последние сомнения у капитула, — викарий повернулся к монахам, — приведу последний довод. В Туре младший брат Донжа дал подробное описание внешности Кристофа, совпадающее с внешностью камерария. Он также подтвердил тот факт, что его брат страдал от частых носовых кровотечений, а главное, назвал имя, под которым тот принял постриг. Вот так-то, — викарий с сожалением посмотрел на бледного камерария. — Мне искренне вас жаль.

— Не стоит, господин викарий, меня жалеть, я вовсе не раскаиваюсь, — высокомерно бросил камерарий, поднимаясь с места. — Напротив, я был рад очистить мир от такого навозного жука, каковым был пономарь. Если бы не он и не Элоиз Богарре, я уже стал бы купеческим прево Тура. У них не было права на жизнь!

— Вы так считаете? — тихо спросил викарий.

Камерарий дерзко вскинул голову.

— Да, я так считаю. И не понимаю, с какой стати вы здесь расписывали мои страдания. Ничего подобного не было. Девица Богарре должна была стать моей женой по двум причинам: во-первых, её отец был самым богатым купцом в городе и, во-вторых, она была здорова и достаточно хороша собой, чтобы родить мне крепких сыновей. Возможно, в будущем мне удалось бы даже получить для них дворянство, — камерарий скривил рот, — впрочем, благородный виконт де Нель, вам этого не понять.

Епископ покачал головой, бросив презрительный взгляд на камерария. Его всегда возмущало стремление разбогатевших купцов пролезть в благородное сословие, к которому он сам принадлежал.

— У меня последний вопрос, — сказал викарий, — что вы делали в келье брата Гийома, после того как его убили? Ведь именно ваше лицо, я уверен, видел Жакоб в окне?

— Гийом сказал, что нашёл некую вещь, потерянную мной на колокольне, оказалось, врал — там ничего не было, — объяснил камерарий с поразительным спокойствием.

Матье де Нель почувствовал раздражение. До сего дня он был уверен, что в точности восстановил события и верно оценил мотивы преступника, а теперь получается — нет. Самолюбие его было задето.

— Что ж, полагаю, всё ясно, — подвёл итог епископ Орлеанский. Время близилось к завтраку, пора было заканчивать капитул. — Господин викарий очень подробно изложил нам свои выводы по поводу трагических событий, свидетелем которых ему довелось стать. Мы признаём их исчерпывающими, но участь преступника будет решаться не здесь. Пока же по нашему распоряжению камерарий будет содержаться в карцере. Возможно, скудная пища и размышления в одиночестве послужат благой цели: смирению и раскаянию в содеянном.