– А если его уведет кто? Он такой кравивы-ы-ый-й-й.

– А ну успокойся! Не одна ты – это так. Тут уже тридцать посетительниц приходило, справлялись о здоровье Суворова. Одних писем пришло два мешка, они сейчас у завхоза. Но ты крепись Дарья, верь. А сейчас к нему нельзя, действительно нельзя.

В это время дверь кабинета распахнулась и внутрь ворвалась медсестра Маша.

– Елена Степановна, у Вячеслава опять кризис! – выкрикнула она.

– Дарья, подожди меня здесь, – быстро сказала главврач, и бегом выбежала вслед за Машей.

Совещание подходило к концу, когда в кабинет Сталина вошел Поскребышев и что-то прошептал на ухо Верховному. Ни своим видом, ни мимикой, не показал Сталин, как воспринял свежую новость. Генералы и маршалы, стоявшие у большой карты Советского Союза никак не показали своего интереса, продолжив, как только секретарь вышел, обсуждение последнего прорыва немцев под Киевом. Сейчас прорыв локализован и фронт практически стабилизирован, но последние пять дней были довольно тяжелы для Генштаба ощутившего гнев Верховного.

– Что вы скажите товарищ Жуков?

– Выдохлись немцы, товарищ Сталин, не те уже что были в июне-июле. Да и мы учимся воевать. Бьем немцев.

– Так почему мы еще отступаем? Пятимся? Почему, товарищ Жуков?

– Опыта маловато, чтобы гнать их вперед товарищ Сталин.

– А когда мы этот опыт наработаем? Когда мы перестанем пятиться и ударим?

– Скоро, товарищ Сталин, – вытянулся генерал Жуков.

– А вот товарищ Суворов, дважды Герой Светского Союза, летчик-ас, считает, что мы такой опыт наберем только через два года. Как вы считаете?

Генералы и маршалы молчали, они были согласны со словами Сталина. Войска еще не готовы к наступлению, мало того к обороне они тоже были не готовы. Некоторые удивленно переглянулись, недоумевая с какого боку тут известный летчик, что хотел этим сказать Сталин.

После окончания совещания, когда командиры удалились, в кабинет прошел майор Архипов.

– Есть новости, товарищ Архипов?

– Да, товарищ Сталин. Лавочкин уже закончил с проектированием нового истребителя. Завтра они начинают сборку в цехе КБ.

– Что вы думаете о новой машине?

– Пока не знаю, товарищ Сталин. Что-то конкретно можно сказать только после испытаний.

– Как только они пройдут доклад об испытаниях ко мне немедленно.

– Будет сделано, товарищ Сталин.

– Хорошо. Вернемся к подразделению товарища Водопьянова. Что сообщает штаб части?

– К ним прикрепили пилотов Аэрофлота для обучения ориентированию, сейчас проводиться усиленная тренировка личного состава…

Через полчаса, когда майор направился к выходу из кабинета, его догнал вопрос Сталина:

– Что там с товарищем Суворовым?

– Он продолжает находиться без сознания, товарищ Сталин, хотя главврач сообщила, что кризис миновал. Они обнаружили очаг заражения и вычистили рану.

– Сообщите мне, когда товарищ Суворов придет в себя, – велел Сталин.

Через час Архипов был в больнице.

– Что у вас? – спросил он у сержанта Путилина, который встречал его у входа.

– Рецидив. Снова: прикрой, атакую! – ответил особист бросая бычок в урну.

– Значит, сегодня снова бредил?

– Да. Как только поднялась температура, его изолировали, вокруг снова врачи закружили.

– Что Власова говорит?

– Шансы выжить минимальны, он и так за эти три дня много сил истратил борясь с болезнью. В общем сердце может не выдержать.

– Понятно… О, как раз Елена Степановна идет. Сейчас узнаем что там.

Оба командира направились к спешащей в свой кабинет главврачу.

– Здравствуйте, товарищ Власова. Что с Суворовым? – спросил майор.

– В порядке он. Приступ миновал. Даже глаза открывал, в потолок смотрел, а это очень хороший симптом, поверьте мне, – ответила она, снимая маску. Вытерев мокрый лоб рукавом, она спросила:

– Надеюсь посетителей к больному нет? Я вас сразу предупреждаю, десять дней к Суворову, доступ, кроме медперсонала БУДЕТ ЗАКРЫТ!

Проводив глазами скрывшуюся в своем кабинете женщину, Путилин с Архиповым переглянулись.

– А ведь сегодня должна была состояться встреча Вячеслава с корреспондентами, – вздохнул майор.

– Перенесли?

– Да, объяснили ситуацию, и перенесли на две недели. Даже иностранные журналисты не возмущались, понимают в чем дело.

С трудом открыв глаза, я посмотрел на такой знакомый и родной потолок. Даже трещина на нем, была рада моему возращению, раз умудрилась удлиниться. Попытка пошевелиться ни к чему ни привела, кроме сильной слабости бросившей меня в новую пучину беспамятства. Проще говоря, я снова вырубился.