Я сажусь рядом с ней. – А вдруг это шутка? – предполагаю я. – Может, они возьмут деньги, заставят тебя поволноваться, надеясь, что ты испугаешься и уйдешь домой.

Я беру Зоину ладонь в свою. Она удивляется, но руку не забирает.

В окнах стоят тонированные стекла, и нам не видно улицы. Когда мы пришли, пошел снег; тепло одетые люди покупали рождественские подарки. А здесь батареи пышут жаром и льются звуки свирели. Случись конец света, мы ничего не узнаем. – Когда все кончится и мы с тобой снова останемся вдвоем, то примемся за список, – обещает Зои. – Выполним пункт шесть. Это же слава, верно? Я на днях видела женщину в последней стадии рака. Так вот она участвовала в троеборье. Попробуй. – У нее рак груди. – И что? – Это другое. – Бег и езда на велосипеде помогают ей сохранять бодрость духа. В чем тут разница? Она уже прожила дольше, чем все думали, и прославилась. – Терпеть не могу бег!

Зои величественно качает головой, будто я капризничаю. – А как насчет «Большого брата»? У них раньше никогда не было таких, как ты. – Он начнется только летом. – И?.. – Сама подумай!

Тут из боковой комнаты появляется медсестра и подходит к нам: – Зои Уокер? Пойдемте со мной.

Зои тянет меня за руку: – А можно взять с собой подругу? – Боюсь, что нет. Будет лучше, если она подождет здесь. Сегодня только предварительная беседа, но говорить о таких вещах при подруге нелегко.

Медсестра говорит так убежденно, что у Зои нет сил возразить. Она протягивает мне пальто, просит присмотреть за ним и уходит за медсестрой. Дверь закрывается.

Я чувствую себя бодро и уверенно. Я ощущаю, как бьется сердце. Я полна сил. Жизнь и смерть материальны. Сейчас я здесь. Но скоро меня не станет. Ребенок Зои жив. У него бьется сердце. Скоро его не будет. Когда Зои, поставив подпись на документе, выйдет из той комнаты, она изменится. Поймет то, что мне уже известно: всех нас окружает смерть.

И от этой мысли во рту металлический привкус.

– Куда мы едем?

Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке: – Все в свое время. – Это что-то неприятное? – Думаю, нет. – Мы встречаемся со знаменитостью?

В его взгляде мелькает беспокойство. – Так ты это имела в виду? – Не совсем

Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется. – Высадка на Луну? – Нет. – Конкурс талантов? – С твоим-то голосом?

Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по-прежнему не находит себе места из-за операции. – Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть? – Я пойду с тобой. – Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой. – Они не имею права заставлять тебя посвящать во все родителей. – Это кошмар, – жалуется Зои. – Я думала, они дадут мне какую-нибудь таблетку, и все выйдет само. Зачем мне операция? Он же крошечный.

Она заблуждается. Вчера вечером я достала «Справочник семейной медицины» «Ридерз дайджест» и прочитала про беременность. Мне было интересно, какого размера зародыш в шестнадцать недель. Оказалось, с одуванчик. Я не могла оторвать себя от книги. Выяснила все про пчелиные укусы и крапивницу. Милые, земные семейные болезни – экзема, ангина, круп. – Ты меня слушаешь? – спрашивает Зои. – Угу. – Ладно, я пошла. Кислота подступает к горлу, и во рту уже привкус.

Это несварение желудка. Нужно помассировать живот и попить молока. Все пройдет. Что бы она ни решила сделать с ребенком, все симптомы исчезнут. Но я ей этого не говорю. Я нажимаю на мобильном красную кнопку и смотрю на дорогу впереди. – Она просто идиотка, – замечает отец. – Чем дольше тянуть, тем хуже. Беременность прервать-не мусор вынести.

– Пап, она это знает. И вообще, тебя это не касается. Она же не твоя дочь. – Да, – соглашается папа. – Она не моя дочь.

Я набираю Адаму эсэмэску. «Куда ты провалился?»-пишу я. Потом стираю.

Шесть дней назад его мама рыдала на крыльце. Она говорила, что ее напугали фейерверки. Спрашивала, почему он бросил ее одну, когда кругом светопреставление. – Дай мне свой телефон, – попросил меня Адам. – Я тебе позвоню.

Мы обменялись телефонами. Это было сексуально. Я надеялась, что он позвонит. – Слава, – произносит папа. – А что для тебя слава?

Для меня слава-это Шекспир. В школе на всех книгах с его пьесами был бородатый силуэт с пером в руке. Шекспир придумал кучу новых слов, и спустя сотни лет все знают, кто он такой. Он жил до машин и самолетов, пистолетов, бомб и загрязнения окружающей среды. До шариковых ручек. В то время на престоле сидела королева Елизавета. Она тоже прославилась, и не только как дочь Генриха VIII, но благодаря картофелю, «Армаде», табаку и здравому смыслу.

Еще есть Мэрилин. Элвис. Будут помнить даже современных поп-звезд вроде Мадонны. «Тэйк Зэт» снова ездят на гастроли, и их альбомы в момент распродаются. В глазах музыкантов читается возраст, а Робби даже не поет, но люди все равно хотят их видеть. Вот какую славу я имела в виду. Я бы хотела, чтобы весь мир оставил свои дела и пришел попрощаться со мной, когда я умру. А как же иначе? – Пап, а что для тебя слава?

Задумавшись на минуту, он отвечает: – Неверно, оставить что-то после себя.

Я представляю себе ребенка Зои. Он растет. Растет. – Ну вот, – замечает папа. – Приехали.

Я не совсем понимаю, где это «вот». Дом похож на библиотеку – квадратное здание в стиле функционализма, со множеством окон и собственной парковкой, на которой зарезервированы места для руководства. Мы заезжаем на стоянку для инвалидов.

Женщина, ответившая нам по домофону, интересуется, к кому мы приехали. Папа старается говорить шепотом, но она его не слышит, так что ему приходится повторить еще раз, громче. – Ричард Грин, – произносит папа и косится на меня. – Ричард Грин?