Люций снял с пояса кнут, позаимствованный у мертвого Калимоса, и усеянный шипами ремень распрямился, как голодная змея.

— Наконец мы одни, — сказал Люций, снимая шлем и отбрасывая его в сторону. Он коснулся опухшего рубца на щеке — раны, которая давно должна была зажить, но которой он не давал затянуться и побледнеть с помощью едких порошков. — В прошлый раз ты меня ранил, и я всегда буду беречь этот порез. Но на большее можешь не рассчитывать, Ворон.

— Шарроукин, — произнес воин.

— Что?

— Мое имя, — сказал Гвардеец Ворона. — Меня зовут Никона Шарроукин. Чтобы ты знал, кто тебя убьет.

— Никона Шарроукин, — повторил Люций, пробуя имя на языке, словно изучая незнакомый вкус. — Нет, это не имя того, кто может меня убить.

— Не тебе решать, — ответил Шарроукин, держа один меч высоко над головой, а второй вытянув вниз. Они настороженно кружили, прекрасно видя, каким мастерством они оба обладают, зная, что они почти равны, и не обращали внимания на кипящее вокруг сражение, на борьбу жизни и смерти, которая шла в разрушенной гробнице умирающего народа. Лишь чистота дуэли имела значение. Все, кто хотел вмешаться в этот бой, были мертвы, и теперь оставалось только выяснить, кому из них удастся выйти из него живым.

Люций атаковал первым, хлестнув кнутом к голове Шарроукина. Острый наконечник оставил на лицевой пластине и левой линзе царапину, а за этим последовал низкий выпад к бедру, в последний миг сменивший направление и устремившийся к паху. Предугадав атаку, Шарроукин поставил блок скрещенными мечами и развернулся на пятках, намереваясь ударить Люция локтем в голову.

Но Люция на прежнем месте уже не было: он кувыркнулся вперед, пропуская руку над собой, и выбросил меч вперед, к основанию его позвоночника. И вновь вспыхнуло пламя, когда прыжковый ранец унес Ворона от парализующей атаки. Он развернулся, приземляясь, и встал к Люцию лицом.

— Ты быстр, сын Коракса, — сказал Люций.

— Слишком быстр для тебя, предатель.

Люций улыбнулся:

— Не надейся спровоцировать меня на ошибку.

Он даже не успел договорить, когда Шарроукин опять активировал ранец. Люций не стал уворачиваться — он прыгнул навстречу Ворону, атакуя плетью и мечом. Плеть обвилась вокруг его шеи, сжалась и ранила до крови, прежде чем убраться. Меч устремился вверх, но был в последнюю секунду отведен в сторону клинком Шарроукина, оставив в керамите борозду в палец глубиной.

Приземлились они неудачно: запинающийся прыжковый ранец Шарроукина протащил их по земле к самому краю шахты. Мастерство перестало иметь значение — только грубая сила осталась двум борющимся, пинающим друг друга мечникам. Не имея возможности фехтовать на такой дистанции, Шарроукин врезался заключенной в шлем головой в открытое лицо Люция.

Скула раскололась от мощного удара, а из сломанного носа хлынула кровь. Люций заморгал, прогоняя кровавые слезы, отстранился от Шарроукина, а разглядев, что черный силуэт Ворона устремился к нему, ткнул мечом туда, где должно было быть его горло.

Его клинок рассек лишь воздух, и он так поразился, что едва не заплатил за это жизнью.

По какой-то невероятной причине Гвардейца Ворона там не было.

В бок погрузился меч, и Люций извернулся, уходя от яростной, неожиданной и восхитительной боли. Он замотал головой, прогоняя с глаз кровь, почувствовал, что Гвардеец Ворона позади, развернулся и сделал выпад вниз, но опять его клинки рассекли воздух, а не плоть. На этот раз клинок вонзился ему в спину, но теперь боль была совсем не желанна. Люций видел Гвардейца Ворона, но двигался тот так, как ни двигался никто, с кем Люцию доводилось раньше сталкиваться, — со скоростью, не доступной смертному человеку, словно он был призраком или чем-то, существующим вне времени.

Черный клинок метнулся вперед и обнажил его щеку до кости, наградив его раной, парной к той, которую он получил от Шарроукина в первый раз, когда они скрещивали мечи.

Люций крутанулся в сторону, неожиданно чувствуя себя беспомощным рядом с Вороном, скользящим вокруг с головокружительной быстротой, ранящим его снова и снова. Он почувствовал, что меч выпал из руки, а плеть обмоталась вокруг запястья, будто не желая расставаться с ним даже перед лицом смерти.

А потом Ворон оказался за спиной, толкая его на колени, опуская мечи в щели между латным воротником и шеей.

— Это не принесет мне удовольствия, — сказал Шарроукин. — Ты для меня — ничто, просто бешеная собака, которую надо прибить.

Люций попытался заговорить — сказать что-нибудь, что отметит мгновение его смерти.

Мечи Шарроукина погрузились в плоть за ключицами, разрывая сердца и легкие, перерезая артерии, оставляя такие чудовищные повреждения, которые не смог бы излечить даже постчеловеческий организм космического десантника.

И все мысли о достойной предсмертной речи умерли вместе с ним.