Маран свернул в смутно знакомый Дану переулок… Кажется, это… Ну конечно, вот и овражек, в который резко проваливается тропинка, крутой подъем, полуразвалившиеся убогие домишки, непросыхающая грязь на обочинах… Как и тогда, в давний их поход к Дору, когда Маран по дороге показал ему дом Поэта и жалкую хибарку, в которой провел детство сам, ни одной живой души. И слава богу! Хотя первый опыт оказался удачным, Дан отнюдь не горел желанием повторить его немедленно… Знакомый домик за покосившимся забором. Маран решительно открыл калитку.

— А вдруг сейчас там живет кто-нибудь другой, — вполголоса предостерег его Дан.

— Даже если так, вряд ли здешние удобства соблазнили кого-либо из функционеров Лиги или Охраны, — усмехнулся Маран, входя во двор.

Дан невольно улыбнулся.

Окно было наглухо занавешено плотной темной тканью, единственная квадратная створка чуть приотворена и прихвачена защелкой.

Маран осторожно постучал в стекло. Потом погромче.

— Кто там? — недовольный полусонный женский голос.

Вместо ответа Маран отбил по стеклу длинную замысловатую дробь. Ни звука. Маран подождал и стал отстукивать снова. За дверью раздались торопливые шаги, пауза, и дверь распахнулась.

— Ты?!

Застывший на пороге полуголый — в одних трусах и рубашке без рукавов, Дор являл собой зрелище комичное и внушительное одновременно. Опомнившись, он кинулся обнимать Марана, потом, замешкавшись всего лишь на секунду, обнял и Дана.

— Входите, что мы тут стали! Вы очень удачно явились — и Поэт сегодня у меня ночует, — сообразив, он заорал: — Лесса! Лесса! Постучи этому соне в стенку!

Через силу глотая сомнительную на вид, неопределенного вкуса кашу — за прошедшие полтора года он успел отвыкнуть от малопривлекательной бакнианской пищи, Дан с любопытством рассматривал комнату, в которой очутился. В таком доме он никогда не был и сейчас безуспешно пытался оформить свои ощущения в определение краткое и меткое. И как всегда, на память приходили всякие клише из старинных книг. Всплыла фраза «сочетание бедности и опрятности», но подумав, он понял, что она не совсем к месту, в этом доме вряд ли стоило говорить о бедности как таковой, например, шкаф из полированного дерева или добротная широкая кровать наверняка продавались не в лавках дешевых вещей… По идее, Дор при его специальности и квалификации теперь, когда строительство сдвинулось с мертвой точки, и, хоть и весьма вяло, но все же воздвигались отдельные общественные здания вроде, например, вокзала или телеграфа, должен был не так уж плохо зарабатывать, нет, дело не в отсутствии средств, просто люди, живущие в этом доме даже приблизительно не представляли себе, что такое комфорт. Они явно не гонялись за вещами, покупали, что подворачивалось, шкаф, к примеру, был совершенно нов, а стол — большой, квадратный, занимавший почти треть комнаты, совсем рассохся, стулья скрипели и шатались, они, видимо, достались хозяевам от дедов, если не прадедов. Налицо были не очень удачные попытки создать уют, везде висели занавесочки, коврики, сплетенные из цветных бечевок, стояли искусственные ветки каоры из бело-коричневой пластмассы… И все-таки тут не знали понятий «красиво» и «удобно», особенно «удобно»… Дан вспомнил крохотный коридорчик, весь заставленный какими-то непонятными вещами, накрытыми дерюгой, среди множества ненужных предметов совершенно терялся умывальник — большой перевернутый бидон с краником, подвешенный над продолговатым тазом… Водопровода, как и канализации, в доме не было…

Доев кашу — в Бакнии не принято было отказываться от предложенной еды, равно как и оставлять на тарелке хоть ложку, обычай, несомненно порожденный постоянной нехваткой продуктов — доев кашу, Дан запил ее карной. Не таной, что его удивило, еду полагалось запивать таной, карна с кашей все равно что кофе с тарелкой супа. Маран тоже взглянул на чашку с легким недоумением, хотя карна была его излюбленным напитком.

— Таны теперь не достанешь, — смущенно сказала Лесса, перехватившая его взгляд, — ее вырубили чуть ли не наполовину. Не хватает.

— Но посадки восстанавливали, — вспомнил Дан. — Этим, по-моему, Ила занимался, не так ли, Маран? Или сельское хозяйство опять доверили Ласоту, и он снова взялся за свое?

Дор покачал головой.

— Нет, посадки они не трогают. Но деревья еще молоды. Слишком молоды, сок они начнут давать через два-три года. А посадки не трогают. И Ласот вроде не у дел.

Дан заглянул в пустую чашку, но попросить добавки постеснялся, хотя тоже пил карну с удовольствием, ему нравились как ее вкус, так и бодрящее действие. Обе, и густая, неестественно-розовая карна, и мутная солоноватая тана, были соками деревьев, разных, конечно, и являли собой неотъемлемую часть бакнианского рациона. Дан вспомнил, как шеф при первой встрече… тогда еще не шеф, разумеется, или, по крайней мере, не его шеф, тогда он был еще только астрофизиком, скромным сотрудником научной базы, пусть и в дальнем космосе… шеф спросил у него, что едят бакны, и он долго тужился, пытаясь составить какой-то перечень, ибо ели в Бакнии очень мало чего, зерно, из которого делали и хлеб, и кашу, несколько видов плодов, те самые карну с таной и… И что? Иногда рыбу и очень редко мясо. Вообще на Торене список съестного был странно короток, правда, в Дернии он встречался с несколько большим выбором блюд, но в бедной, полуголодной Бакнии… Все-таки он никогда не видел подобной нищеты. И почему, спрашивается? Страна древней и богатой культуры, стоило только поглядеть на изредка попадавшиеся среди множества унылых серо-черных построек неописуемо прекрасные дворцы и скульптуры… А музыка!.. И отнюдь не все было создано когда-то давно, еще теперь… Он подумал о Вене Лесе, которого Маран и Поэт нежно называли Мастером, о его книгах, о великом романе, который потряс его, книгочея, знавшего, кажется, все крупные произведения земной литературы, об удивительной картине Вениты, висевшей у Марана в кабинете… И как же они дошли до жизни такой? За один лишь век… Неужели так много зависит от правителей? Выродившаяся династия, три малоуспешные войны и… Да, и Лига! Лига Спасителей Отечества, которая довела это самое отечество до ручки… И продолжает доводить… Рон Лев, Изий, теперь Лайва… Что Лайва? Он прислушался.

— Лайва хитер, — задумчиво говорил Поэт. — Он хитрее Изия. Да, Маран, представь себе. Я не устаю в этом убеждаться. Никаких взрывов. Никаких громких убийств. Все делается тихо, благопристойно… Да и в прочем… О том, что он поддержал в свое время указание насчет вырубки рощ таны, он благоразумно умалчивает, а когда через пару лет деревья созреют, он тут же припишет это себе. Вот увидишь.

— А я и не сомневаюсь.

— Между прочим, недавно он вылез по поводу кевзэ. Это, мол, наше, древнее, исконное, бакнианское. Правильно мы поступили, что отменили решение о его запрете.

— Мы? — Маран нахмурился.

— Не хочешь отдавать, а? — Поэт невесело засмеялся. — Ладно, все знают, что это сделал ты. Да если и нет, главное ведь, что школы открыты, не так ли?

— Так, — не очень радостно согласился Маран.

— А самое пикантное, что он стал ратовать за кодекс. Система упражнений это, говорит, хорошо, мышцы и прочее, но не надо забывать и про кодекс кевзэ.

— Вот как?

— Да. Замечательная штука. Смелость, верность, чувство долга — это ж, ребята, про нас.