– Да, – сказал Уилмот. – Сигару?

– Спасибо, – сказал Поскит.

– Хорошая собачка… – продолжил Уилмот, пользуясь случаем ткнуть Эдварда в измученный бок раньше, чем бедный пес успел отойти в сторонку.

Днем, впервые за долгие недели, Уилмот съел две порции пудинга, пирог с патокой и кусок сыра.

Так обстояли дела, когда пришел день ежегодных соревнований на Президентский кубок.

Звучит это пышно, а на самом деле располагается где-то между соревнованиями «Бабушкин зонтик» и «Леденец на весь день» (для детей моложе семи). Поистине, мало на свете таких жалких матчей. Установил его добрый комитет ради отребьев гольфа, как то – отставных военных, моряков или дельцов, которые после пятидесяти удалились на лоно природы. Тех, у кого гандикап ниже двадцати четырех, туда не допускали.

Однако у самих участников соревнования эти вызывали огромный энтузиазм. Столетние старики спрыгивали с кресел на колесиках, чтобы испытать свою проворность. Я видел, как люди не моложе шестидесяти сгибались и разгибались неделями, готовясь к славному дню. Перспективы пылко обсуждались в курительной, и общественное мнение колебалось в этом году между Первым Могильщиком (Джозеф Поскит) и Паралитиком Перси (Персиваль Хемингуэй).

Ставили, повторяю, на одного из них, но сочувствовали только Поскиту. Его очень любили. Быть может, вас это удивит, если вы видели его в игре, но он всем нравился, в отличие от Хемингуэя. Адвокат в отставке принадлежал к тем мрачным, угрюмым, придирчивым людям, которые носят с собой список правил. Кроме того, у него была привычка неожиданно откашливаться у лунки, что само по себе может довести до белого каления.

По мере возможности я всегда посещал эти соревнования, полагая, что они очищают душу состраданием и страхом. Однако на сей раз дела задержали меня в городе. Прежде чем сесть в поезд, я перекинулся словечком с Уилмотом и остался доволен.

– Молодец, мой мальчик, – сказал я. – Друг наш заметно смягчился.

– Да-да, – радостно согласился он. – Когда я предлагаю сигару, он меня благодарит.

– Что ж, не жалейте сил. Пожелали вы ему успеха?

– Да. Ему это понравилось.

– Предложите заменить кэдди. Он это оценит.

– Я об этом думал, но я и сам играю.

– Сегодня?

Я удивился. Обычно Президентский кубок, как Вальпургиева ночь, вынуждает разумных людей сидеть дома.

– Обещал одному типу, никак не мог отказаться.

– Это вас очень задержит.

– Да, к сожалению.

– Что ж, не забывайтесь, а то снова запустите мяч в Поскита.

– Ну уж нет, ха-ха-ха! Еще чего, хо-хо-хо! Такие вещи дважды не делают. А сейчас – простите. У меня свидание. Будем гулять с ней по лесу.

Вернулся я поздно и думал позвонить другу, спросить об успехах, но телефон зазвонил сам, и я с удивлением услышал голос Перси.

– Алло, – сказал он. – Вы сегодня заняты?

– Нет, – отвечал я. – Чем все кончилось?

– Поэтому я и звоню. Мы оба сделали по сто пятьдесят ударов. Словом, ничья. Комитет решил провести еще один матч.

– То есть раунд?

– Нет, именно матч. Счет ударов – по каждой лунке. Это я предложил. И объяснил Поскиту, что тогда ему придется одолеть только первые девять, все же легче.

– Понятно. Но почему вы обратились в комитет?

– Из-за одного дурацкого спора о неровностях лужайки. Если вы не заняты, согласитесь быть судьей?

– Сочту за честь.

– Спасибо. Мне нужен человек, знающий правила. Поскит вроде бы вообще о них не ведает.

– Почему вы так думаете?

– Ему кажется, что можно самому определять, какой удар засчитывается, какой – нет. Когда он загонял мяч в одиннадцатую, кто-то запустил мячом в него. Он утверждает, что именно поэтому попал не в лунку, а в кусты. Я ему сказал, и комитет со мной согласился…

Трубка задрожала в моей руке.

– Кто запустил в него мячом?

– Забыл фамилию. Такой высокий, приятный с виду молодой человек. Волосы рыжие…

Я слышал достаточно. Через пять минут я громко стучался к Уилмоту. Когда он открыл дверь, я заметил, что лицо у него пылает, взор – дикий.

– Уилмот! – вскричал я.

– Знаю-знаю, – нетерпеливо ответил он на пути в гостиную. – Видимо, вы говорили с Поскитом.

– С Хемингуэем. Он сказал…

– Знаю, знаю. Вы удивились?

– Я был потрясен. Я лучше думал о вас. Ну, хорошо, вам хочется кому-то заехать, но почему вы не боретесь с искушением? Быть может, у вас слабая воля?

– Не в том суть.

– То есть как?

– Я это сделал в здравом уме и твердой памяти. Мной руководил чистый разум. Терять мне было нечего…

– Нечего?

– Абсолютно. Гвендолин расторгла помолвку.

– Что?

– Да-да, расторгла. Как вам известно, мы пошли в лес. Сами понимаете, что чувствуешь, когда гуляешь в лесу с любимой девушкой. Солнце сочилось сквозь листву, рисуя золотой узор под нашими ногами; воздух был исполнен благоуханий, птичьего пения и тех звуков, которые издают насекомые. Слово за слово, и я сказал, что такой любви, как моя, не знал никто. Гвендолин возразила, что ее любовь больше. Я сказал: «Нет, моя». Она сказала: «Что ты, моя!», я сказал: «Моя, о чем тут спорить?!!» Мы оба разволновались, и через несколько секунд она сказала, что я – упрямое отродье армейского мула. Потом отдала мне письма, обвязанные сиреневой ленточкой, которые всегда носила с собой, и ушла. Естественно, когда Поскит с сообщником задержали меня на пять минут, я не видел, зачем мне сдерживаться. Счастье рухнуло, и я нашел печальное утешение, угодив ему прямо в заднюю часть штанов.