Он понимал, что это не ответ, но никакие слова его бы не удовлетворили. Лучше взять этого субъекта за шею и крутить ее, пока не порвется. Но он не отличался особой силой, а субъект, как многие лыжники, был крупен и широкоплеч. Поэтому он только прибавил «Вот как?» с видом обиженной кобры.

– Ну, ребята, – сказал Мортимер, – я иду в бар, пропущу стаканчик. Что-то голова побаливает. Тут р-р-рекомендуют шерсть той собаки, которая тебя укусила. Как говорится, клин клином.

Улыбнувшись той мерзкой улыбкой, которая свойственна душам общества, он удалился, а Эванджелина властно сказала Энгусу:

– Я тебя умоляю!

Он спросил, что она имеет в виду, и она ответила, что ему это известно.

– Вести себя так с бедным Ногги!

– Что значит «так»?

– Как надувшийся мальчишка.

– Тьфу!

– Мне стыдно за тебя.

– Тьфу!

– Не говори «тьфу»!

– Ч-черт!

– Не говори «черт»!

– Что мне, вообще не говорить?

– Конечно, если ты других слов не знаешь.

Энгус заметил было, что он знает еще два-три слова, но сдержался и сердито пнул ногой деревянную панель.

– Я просто тебя не понимаю.

– Вот как, не понимаешь?

– Человек с чувством юмора смеялся бы до упаду.

– Вот как, смеялся бы?

– Да. Когда Ногги так подшутил над принцем Шлоссинг-Лоссингским, тот уж-жасно забавлялся.

– Вот как, забавлялся?

– Да.

– Я не принц.

– Это видно.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты… ну, не знаю кто.

– Да?

– Да.

– Вот как?

– Вот так.

Горячая кровь Мактевишей окончательно вскипела.

– Я скажу, кто ты, – предложил Энгус.

– Кто же я?

– Хочешь узнать?

– Да.

– Ну ладно. Ты – та особа, которая займет двадцать седьмое место.

– Не говори глупостей.

– Я и не говорю. Это бесспорный факт. Ты знаешь не хуже моего, что эти вечеринки превратили здоровую, решительную, смелую девушку в жалкую, дрожащую растяпу, которая не вправе и подумать о каком-либо чемпионате. Наверное, у тебя есть зеркальце? Посмотрись в него, Эванджелина, и пойми его точку зрения. Глаза у тебя – тусклые, руки трясутся, ты машешь клюшкой, словно сбиваешь коктейль. Что до игры, если это можно назвать игрой…

Лицо ее было жестоким и холодным.

– Говори-говори, – произнесла она.

– Нет, хватит. Слишком болезненная тема. Скажу одно: на твоем месте я бы не вынимал клюшек из сумки.

Это уж было слишком. Быть может, удар в челюсть Эванджелина простила бы, удара в глаз – не заметила, но это… Теперь, когда Энгус разбил ее любовь к нему, она любила только мать и клюшки.

– Мистер Мактевиш, – сказала она, – будьте любезны, дайте мне сумку. Я больше не хочу вас беспокоить.

Энгус вздрогнул. Он понял, что зашел слишком далеко.

– Эванджелина! – воскликнул он.

– Моя фамилия Брекет, – отвечала она. – Не забудьте прибавить «мисс».

– Слушай, – сказал он, – это чушь какая-то. Тебе известно, что я боготворю дерн, по которому ты ступаешь. Неужели мы вот так расстанемся из-за какого-то поганца? Неужели наш рай погубит змея из-за пазухи – нет, скорее в траве? Если ты немного подумаешь, ты увидишь, что я прав. Твой Ногги – поганец и гад. Посуди сама, он издает швейцарский клич. Он не играет в гольф. Он…

– Сумку, если не трудно, – высокомерно сказала она, – и поживей. Я не хочу торчать тут вечно. А вот и Ногги! Ногги, миленький, ты их понесешь?

– Что именно, душечка?

– Мои клюшки.

– О, старые добрые дубинки! Конечно, конечно, конечно.

– Дубинки, – тихо прошипел Энгус. – Ты слышала? Самый лучший набор клюшек, какой только бывает! Осторожно, моя дорогая! Не доверяй ему. Как-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь он тебя подставит, и сильно. Берегись!

– Иди сюда, лапочка, – сказала она, смеясь серебристым смехом. – Мой партнер заждался.

Скрестив руки на груди, Энгус смотрел на них с веранды. Эванджелина, с каменным лицом, не удостоила его и взглядом. Отрешенно и гордо шла она к подставке. Ногги Мортимер, сдвинув шляпу набекрень, вынул из кармана фальшивые усики, прилепил их, отбил чечетку, вымолвил: «Тра-ля-ля-ля», закинул сумку на плечо и последовал за ней.

Быть может (сказал старейшина), мой рассказ, особенно – реплики Энгуса, навел вас на мысль, что Эванджелине не стоило играть вторую половину матча. Отыграв так первую, она могла бы порвать свою карточку и пойти домой.

Но вы должны принять во внимание, что ревнивый и любящий человек, только что обсмеянный соперником, а там – и любимой женщиной (сперва – в манере гиены, потом – серебристым смехом), итак, вы должны учесть, что он преувеличивает, если не выдумывает. Такие переживания искажают восприятие истины и заостряют речь. Говоря о клюшке, Энгус просто имел в виду, что Эванджелине не удались два удара вверх. Слова о коктейлях были основаны на склонности помахивать легкой клюшкой. Да, Эванджелина сделала ударов на пять больше, чем подобает особе с ее гандикапом, но играла совсем не плохо. Обида на бывшего жениха, как часто бывает, придала ей невиданную силу.