Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры
вернуться

Додж Джим
Шрифт:

Оленье рагу

Перевод Максима Немцова

Фримену Хаусу

Я б мог состариться с тобою, Фримен, две древесные крысы, почти вечно пьяные в хижине высоко в горах Кламат, которым почти ничего и не осталось — лишь жаловаться на зубы да печенки, не понимать, на что ушли деньги, да смотреть, как движется река. Раз в месяц, если удастся пинками заставить очередной старый пикап работать, с лязгом бы скатывались в Юрику за припасами, может, учили б пацанов азартным играм, а то и Гумбольдтовых студенток клеили. Две недели спустя, все еще приходя в себя, вижу, как ты помешиваешь в котелке медленно, оценивающе, кивая с таким глубоким смирением, что радостно: «Опять оленье рагу». Ложки скребут в деревянных мисках, мы едим у очага, треплемся о том о сем: сколько валунов затащили для этого очага, чуть пупок не развязался; почему лосось в этом году запаздывает; о сравнительных достоинствах «Хаски» и «Маккаллохов»; о непрекращающемся упадке романного жанра; почему Энн ушла от Вилли еще в 88-м; как однажды морозным утром в долине Скагит мы видели стаю в две сотни гусей, что кружила над нами и обращалась в снег. И дни протекают, как байки и река, впадают в тот уют, что мы заслужили. Едим рагу, смеемся. И дни проходят, как солнце и луна, великолепно безразличные к нам, чокнутым брехливым старикам, что чавкают рагу, а сами постепенно становятся беспомощными, забывчивыми, пересказывают старые байки, чтоб не старились, пока не минует много трапез и деревянная миска не протрется насквозь.

Зимняя песня

Перевод Шаши Мартыновой

Памяти Дороти Миллимен

Принятие смерти В самих наших сердцах — Вера, которой мы даем жизнь, Что любви — еще быть: Глянцевая умбра Гниющих папоротников; Колокольная киноварь Крыжовенного цвета; Дождь на реке.

О юморе:

случка ослиц и луковиц

Перевод Шаши Мартыновой

Если скрещивать ослиц и луковицы, получится, в общем, много лука с большими ушами. Это начало анекдота. Легкомыслие языка, бесцельное следствие игры, когда просто озоруешь, выдергиваешь то одно, то другое из нескончаемых возможностей и складываешь вместе. Ум идет в жопу — на весь вечер. Потеха, ну да, но не суть; и, в общем, не то, на что надеялся, скрещивая ослиц и луковицы лишь так, как можно их скрестить — в умах, до того необузданных, что соединяют это, просто поглядеть что получится. А получаются, в общем, луковицы с большими ушами. Но любовь всегда вознаграждает воображение, и хоть изредка получается норовистая ишачиха, от которой наворачиваются слезы.

Поливка сада в самый жаркий день лета

Перевод Шаши Мартыновой

Эй, Ящерка Назаборная! Думала, дождь собирается? Хе-х-хех: А вот и нет.

Ладони к луне

Перевод Шаши Мартыновой

1
Нам было по пятнадцать. Лето. Дошли по деревне, залитой луной, к скалам над пляжем. Мы любили друг друга на той трепетной частоте, где ощущения становятся чувствами, каких мы прежде никогда не переживали. Наши сердца — факелы, брошенные в море. Великолепие, которому не пережить невинности, которая его породила.
2
Нет красоты без умирания. Нет любви без первого безрадостного мига сердечной боли, когда понимаешь: что-то не так, но не знаешь, что именно, или как все исправить.
3
Полночь, горы, из одежды ложе себе стелим на гранитном валуне. Нагие глубже кожи, мы воздеваем ладони к луне, и наши тела трепещут, как ветви дерева через удар сердца после того, как улетела птица.

Лучшее понимание очевидного

Перевод Шаши Мартыновой

Вечер, начало июня, в приятной истоме после дневных трудов, бездельничаю с друзьями на заднем крыльце сразу после ужина (спаржа и шпинат, свежие, с огорода; олений окорок копченый, с кровью), глядя на закатный глянец океана, а жесткокрылые стрижи гравируют воздух, и полная луна подымается, как жар жемчужный, громадиной над секвойями, и охватывает осознание, что я никогда не постигну истоков и назначения вселенной, цели или смысла жизни, ни одного ответа на великие вопросы бытия и, вероятно, еще много чего. И от этого осознания Я наконец счастлив.

Произведение искусства

Перевод Шаши Мартыновой

Единственное важное созидание — Жизнь, что дает тебе жизнь. Врубись: у тебя все отлично, Когда тебе нужны лишь Наживка и лед.

Ловля радужной форели,

Смит-ривер, январь

Перевод Максима Немцова

Такая холодина, что наверняка ссать буду снежинками, пока не перемерзнет сток. Так холодно, что направляющие моего «Ламигласса» застывают между бросками, отчего приходится окунать спиннинг в реку потеплее, чтобы начисто оттаяли перед новым тщетным броском и сносом от быстрой головы порога к медленному вееру разлива ниже. Такая не-блядь-вероятная холодрыга, что под новейшей-чудо-тканью термы, слоями шерсти и утепленными болотными сапогами на толстый носок я дрожу, как бурундук, срущий цветными стекляшками, — тотальная утрата двигательного контроля так близка, что я, в конце концов, признаю очевидное: из-за чего это такого я рискую переохладиться, обморозиться, а затем и повредиться мозгом, как не тяги подцепить на крючок радужную форель по пути к океану, хоть она и онемела в ледяной воде до того, что ее, как сапог с песком, вытягиваешь? Могу вообразить много отличных и довольно бредовых ответов, но правда в том, что я не знаю. У кого склад пофилософичнее — могут предположить, что я на самом деле забрасываю удочку на подлинную причину, по которой забрасываю удочку, но тут чересчур много зеркал и французских интеллектуалов, мне столько не выдержать, не свихнувшись. Однако ж, если не безумная причина и есть, подозреваю, она проста и глубока: через текущую воду вновь оживает вера; переливчатый каскад форели на нересте; как сердце у меня распахивается, стоит ярко-морской радужной вспороть реку вниз по теченью; присоленное мерцанье божественного в прыжке.

Третий берег реки

Перевод Шаши Мартыновой

Три оленя пьют на лунном мелководье по ту сторону реки — вдруг насторожились. С морд — вода, уши торчком, дрожат бока, свиваются мышцы в трепетном эквилибре меж недвижностью и бегством, они слушают стук моего сердца — покуда сам его не услышу.