– Уму непостижимо, как я обходился без ваших блестящих острот, Мирабель, – с долгим страдальческим вздохом отозвался Квирренбах. – Кстати, думаю, вам это безразлично, но симфония продвигается великолепно, так что большое спасибо.

– Значит, это была не легенда?

– Спросите меня об этом лет через сто.

– К слову о людях, которые стесняются убивать себе подобных, – подал голос Воронофф. – Если хотите, присоединяйтесь к дискуссии, Мирабель. Вы могли прикончить меня, когда мы встретились впервые и между нами был Мафусаил. Удивительно, что даже не попытались. И не говорите, что мешала рыбина. В чем в чем, но в сентиментальности вас не заподозришь.

Он даже не представлял, как близок к истине: я проявил слабость, хотя предпочел не признаваться себе в этом. В другой жизни или хотя бы в другом мире я уложил бы Рейвича или его двойника раньше, чем осознал факт его присутствия. И никаких этических дебатов по поводу ценности бессмертной рыбы.

– Наверное, я понял, что вы не тот, кто мне нужен, – сказал я.

– А может, у вас просто не хватило духу? – Вокруг было темно, однако я заметил, как на губах Квирренбаха мелькнула улыбка. – Я знаю вашу историю, Мирабель. И все мы ее знаем. Когда-то, на Окраине Неба, вы были неплохим специалистом в своем деле. Но, на беду, не нашли себе применения.

– Если я потерял квалификацию, чем объяснить такое пристальное внимание?

– Да просто вы назойливы как муха, – объяснил Воронофф. – А мух время от времени нужно уничтожать.

При нашем приближении открылся люк, точно машина высунула влажный язык: на внутренней поверхности опустившейся дверцы имелись обитые плюшем ступени. В тени дверного проема возвышалась парочка тяжеловесов со стволами неприлично крупного калибра. Последняя надежда на побег тихо испарилась. Это профессионалы; они даже не позволят мне красиво прыгнуть за ограждение, обязательно влепят несколько пуль в спину.

– Куда направляемся? – спросил я.

Скрывать интерес к Пункту Назначения не было смысла, равно как и рассчитывать на честный ответ.

– В космос, – ответил Квирренбах. – На встречу с господином Рейвичем.

– В космос?

– Жаль разочаровывать вас, Мирабель, но Рейвича в Городе Бездны нет. Вы гонялись за тенью.

Я посмотрел на Зебру. Она посмотрела на меня. Мы оба не произнесли ни слова.

В машине, где мы расположились под бдительным присмотром тяжеловесов, стоял крепкий дух новой дорогой кожаной обивки. В задней части находился изолированный отсек с шестью сиденьями и столиком, заваленным грудой безделушек. Откуда-то лилась нежная музыка, по потолку изящно вились неоновые узоры. Воронофф и один из тяжеловесов уселись напротив нас, стволы наготове. Квирренбах с другим охранником прошли в передний отсек, за перегородку, превратившись в неясные тени.

Фуникулер плавно взлетел, чуть слышно пощелкивая рычагами, словно над нами с бешеным проворством орудовала спицами невидимая вязальщица.

– Что он имел в виду, когда говорил о космосе? – спросил я.

– Есть такое местечко под названием «Убежище». «Карусель» на высокой орбите, – ответил Воронофф. – А какая вам, собственно, разница? Рассчитываете на прогулку?

Кто-то в этом Городе уже говорил мне про «Убежище». Но в связи с чем?

– И что случится, когда мы туда прибудем?

– Об этом известно только господину Рейвичу. Вы тоже узнаете. Можете считать это переговорами. Только не хвастайтесь, Мирабель, что припасли пять тузов в рукаве. Насколько я знаю, вас выпотрошили подчистую.

– Ну, парочка джокеров еще осталась.

Боюсь, я был не более убедителен, чем пьянчужка, похваляющийся сексуальными подвигами.

Я глядел в боковые окна, за которыми таяла полупрозрачная друза Эшер-Хайтса… и вдруг обнаружил, что другой фуникулер – не тот, что принадлежал Зебре, – следует за нами на почтительном расстоянии, выбрасывая до отказа рычаги.

– И что теперь? – осведомился я, игнорируя ближайшего ко мне тяжеловеса. – Воронофф, ваша игра закончена. Придется поискать себе новое развлечение.

– При чем тут развлечения, идиот? Все дело в боли.

Воронофф наклонился ко мне, навалившись могучим торсом на стол. Он походил на Рейвича, но и жесты, и пластика, и манера речи разительно отличались. Ни малейшего намека на акцент Окраины Неба и аристократические манеры.

– Все дело в боли, – повторил он. – Когда получаешь удовольствие, боль уходит. Понятно?

– Не совсем, но продолжайте.

– Вам кажется, что между скукой и болью нет ничего общего. Это потому, что вы подвержены боли лишь иногда – можно сказать, принимаете ее малыми дозами. Вам не знаком ее истинный вкус. Разница между вашей и моей скукой – все равно что между снегом и жидким азотом. Суньте руку туда и туда, и вы почувствуете эту разницу.

– Скука – не стимул.

– А вот я в этом не уверен. Во всяком случае, есть определенная зона человеческого мозга, она отвечает за ощущение, которое мы называем скукой. С этим вы не поспорите. По логике, такую зону должен активировать некий внешний стимул, как зрительную или слуховую зону… – Он поднял руку. – Я предвижу ваше возражение. Среди моих талантов есть и способность к предвидению, можно сказать, это один из симптомов моего состояния. Я нейронная сеть, изначально столь хорошо воспринимающая то, что положено воспринимать, – ей даже не пришлось развиваться с годами. Ладно, вернемся к нашей проблеме. Несомненно, вы собирались сказать, что скука – реакция не на стимул, а на отсутствие стимулов. Скажу вам так: отсутствие стимулов – тоже стимул. Вы слышите тишину между нотами, а я – музыку. Вы видите черный узор на белом, я вижу белый на черном. Более того, я фактически вижу оба узора сразу. – Он снова усмехнулся, точно маньяк, который много лет просидел в темнице, закованный в цепи, и теперь ведет философскую беседу с собственной тенью. – Я вижу все. Да иначе и невозможно, когда достигаешь моей… как бы это выразиться… глубины опыта.