– Я не псих, не трус и не вор, – произнес он четко. – Я – не заика!

Он убедился – ему не нужно, как прежде, вырывать каждое слово из горла силой. Голос был сухой и глуховатый, но препоны в горле исчезли, и, хотя звуки истекали откуда-то из глубины чуть медленнее, чем в обычной человеческой речи, они не задерживались.

– Солдат на войне ранят и убивают каждый день, поэтому красть, находясь в тылу, не просто грешно и стыдно, а по-настоящему преступно. Солдаты спасают Родину, в том числе Литву и острова на море Лаптевых. Солдаты на фронте недоедают, как мы, им необходима рыба, в ней витамины и ценный белок.

Эти мысли всегда помогали Юозасу справиться со многими неприятностями на промысле. Он уже не задумывался над тем, куда делся его привычный речевой дефект. Выбрасывая в воздух роящиеся на языке фразы одну за другой, он чувствовал, как искры давно запавших в голову мыслей разгораются навстречу восходу пламенной речью.

– Я пошел бы на войну добровольцем, но спецпоселенцев не берут. Хаим иногда читает мне вслух из газет о солдатских подвигах. Я думал, могу ли совершить подвиг, и понял, что – да. Когда я думаю об отце… об Алоисе и Саре, я готов на все.

Юозас забыл о собаках. Псы видели, что человек бессилен и совсем не опасен, но от голоса его исходила непонятная угроза, и они не приближались.

– Двое наших мальчишек в прошлом году договорились сбежать на фронт. В Сталинском уголке висит карта, по вечерам они каждый день рассматривали ее и отмечали царапинами освобожденные города. Расстраивались, что Красная армия без них все освободит. Беглецов вернули из Тикси, потом один из них скончался от цинги, а второй снова бежал – через тундру. Кочевники привезли его замерзший труп. Мальчишкам было по тринадцать лет…

Собаки слушали и зевали. Они были сыты, отдохнули и желали свободы.

– Все знают: вольнонаемные завербовались сюда специально, чтобы избежать повестки на фронт. А кто, как не подлецы и трусы, старается сберечь шкуру во время войны? Выходит, нас, врагов народа, доверили стеречь подлецам и трусам? Чем эти люди лучше детей, которые умерли от голода по всем островам? Что сделали советской власти старая мать Гарри Перельмана, учитель Бенешявичюс и многие другие?.. Когда мы ехали на Алтай, нам лгали в эшелоне о встречах с отцами на пунктах следования. Власти не признаются, куда их отправили, и спрашивать не разрешают. Пани Ядвига говорит, что мой отец и муж Гедре в лагерях, где жизнь, как в тюрьме. Значит, советская власть – обманывает? Была бы правильная и честная, не лгала бы… А если я плохо думаю о советской власти, получается, я ей – враг? Враг народа, каким она меня посчитала?..

В голове Юозаса, словно в запутанном клубке сетей, рвались и дергались нитки вопросов, на которые не было ответов.

– Ну ладно, пусть я – враг, но почему Нийоле и Алоис оказались врагами? Владельцы заводов и фабрик эксплуатировали рабочих и богатели на их подневольном труде. Вот кто – настоящие враги, и они, конечно, заслуживают ссылки. А мы сами работали в булочной не покладая рук. За что нас? Неужели партия не видит, как наживается на рыбацком труде Тугарин? Загребает жар чужими руками, а ведь он – коммунист! Один он такой, или их, тугариных, много в стране? Или все они здесь, на Севере, собрались? Пани Ядвига называет Тугарина «белым, как дегтярная пена»… Среди поселенцев, конечно, тоже есть дурные люди. Они везде есть, как Кимантайтис, например. Один год он был возчиком трупов и рассказывал о золотой коронке, вышибленной им у мертвого человека. Кайлом! У человека – кайлом! Пусть у мертвого… Милиционер велел это сделать. Если советская власть выбивает покойникам зубы – я не хочу такой власти!

Речь охватывала все существо Юозаса пьянящим упоением и неукротимо лилась в одержимое словом утро. Он словно исповедовался небу.

– В человеке есть всякое от бога и от черта, но у каждого чего-нибудь больше от одного из них, хотя «больше от черта» зависит иногда от обстоятельств даже у хорошего человека. «Когда его все время заставляют ненавидеть», – говорит пани Ядвига. А Хаим говорит, что ненависть может уничтожить в человеке личность… Я хочу быть человеком. Я хочу жить на родной земле, печь хлеб, заботиться о своей семье и любить свою женщину. Разве не этого должен хотеть на Земле любой человек?..

В конторе кто-то трижды стукнул в гонг. Взволнованные собаки, подняв торчком острые уши, снова забегали по кругу. Звенящие медные звуки гонга нарушили ход говорящих мыслей Юозаса, и тело напомнило, как ему больно и холодно.

– Эй, ты еще жив, малый? – послышался хриплый то ли со сна, то ли с перепоя голос Тугарина. – Еще не наделал в штаны «каак» со страху?

Он захохотал, довольный своей шуткой.

– Живой, – не без облегчения выдохнул милиционер, неожиданно почти трезвый, и встал рядом с сеточной оградой.

Перепуганный народ собрался на площади быстро, несмотря на раннее, дорабочее время, и остановился в нескольких шагах от сетки. Женщины жалостливо перешептывались, подростки во все глаза уставились на Заику Юозаса. Он висел на Змеевом столбе вверх ногами, а вокруг его головы желтела лужа собачьей мочи и сверкала в утренних лучах, как венец.

Заведующий участком забрался на трибуну.

– Люди мыса! – торжественно начал он. – Смотрите на этого человека и запомните хорошенько: так мы наказали злостного преступника и подобным же образом будем наказывать каждого, кто протянет вороватую руку к нашему общему социалистическому достоянию!