— Ну хватит, борода, — обрывает разговорившего рядового Евграф Николаевич. — До фронта еще не добрались, а ты уже панихиду поешь.

— Виноват, ваше благородие. Это так, думушки-думы. А сам я второй раз туда… в пекло.

Осмотрев самолет и убедившись, что все в порядке, Крутень поднимается в вагон. Но из головы не выходит этот мимолетный разговор с солдатом. Вот простой человек из народа, крестьянин, а задумывается. Что-то не договаривает бородатый рядовой. Но что? Он не из тех, кто в Петрограде кричит на весь город, что шапками закидаем немчуру, а сам увиливает от мобилизации. Он трезво смотрит на происходящее. Но Крутень знает, что такие простые люди, повинуясь долгу, на фронте будут бесстрашно идти в атаку под пулеметным огнем, лихо действовать штыком и прикладом. Быть может, они не умеют ясно высказать свои чувства и мысли, но знают, что защищают от врага не только свою семью, свою деревню, но и всю землю русскую.

А трубы войны уже поют где-то рядом. Фронт все ближе и ближе. В журнале боевых действий 21-го армейского авиационного отдела появляется запись: "27 октября 1914 года прибыл в Гродно второй аэроплан системы "вуазен" с военным летчиком поручиком Крутенем".

На аэродроме его встречает штабс-капитан Петр Грезо, поздравляет с прибытием, крепко пожимает руку.

— Вы очень нужны, поручик, — говорит он. — По приказу начальства мною сформировано отделение особого назначения. Но пока что в нашем распоряжении только один аппарат. Ваш — второй. Теперь работать будет веселее. Многого еще не хватает. Надеюсь, в скором времени поправим свои дела…

В отличие от других офицеров, Грезо похож на этакого штатского интеллигента, только одетого в армейскую шинель. Во взгляде — доброта, участливость, к тому же голос тихий, речь плавная, с некоторым грассированием. Но, как потом убедится Крутень, штабс-капитан смел, хорошо пилотирует самолет, умеет держать подчиненных в руках.

— Что делают ныне летуны? — спрашивает Евграф Николаевич.

— Как можем, ведем разведку, бомбим скопления противника. Много времени отнимает ремонт самолетов. Плохо с запасными частями. А вы пороху еще не нюхали?

— Пока что не приходилось. По заданию начальства занимался "вуазенами" на заводе Лебедева. Думаю, наверстаю упущенное.

Штабс-капитан, прищурив глаза, как бы изучает прибывшего офицера. Невысокая атлетическая фигура. Спокойное, сосредоточенное, совсем еще молодое лицо, серые глаза. Фуражка на крупной голове по бокам обмята, сидит чуть-чуть набекрень. Видимо, в нем юность еще не уступила место мужской зрелости.

— Сколько вам лет, поручик? Не удивляйтесь вопросу, вы так молодо выглядите.

— Не так-то я молод, как вам кажется, — слегка усмехается Крутень. — Мне двадцать три года.

К ним подходит среднего роста, плотный, в хорошо подогнанной шинели офицер. Он улыбается, темные усы на круглом лице ползут вверх.

— Это поручик Аркадий Казаков, — рекомендует Грезо, — а это прибытий к нам летчик…

— Крутень? Константиновец?! — удивляется Казаков.

— Да, константиновец.

— Вот так встреча! Здравствуй, однокашник. А я тебя запомнил, хотя окончил Константиновское артиллерийское училище на год раньше. Помню, был такой разудалый юнкер, себя в обиду не давал. Графом звали. Верно?

— Почти что так. Значит, и ты сбежал из артиллерии?

— Сбежал, Евграф. Авиация, она ведь, как сильная любовь, приворожит, не отстанет.

— Верно.

Потом, на квартире у Казакова, они вспомнили начальника училища генерал-лейтенанта Похвиснева, командиров батарей Промтова и Бутыркина, офицеров бригад Шелковникова, Яковенко-Маринича, Гепишту, преподавателей, некоторых юнкеров.

— На гауптвахте не приходилось сидеть? — спрашивает Аркадий.

— Не довелось, — смеется Крутень.

— А я сидел за неподчинение классному обер-фейерверкеру Войшину-Мурдасу-Жилинскому. Вот фамилия!

Зверь был — не человек. Ну после производства в офицеры мы ему насолили…

Долго течет дружеская беседа. Крутень как-то сразу проникается симпатией к Аркадию. Казаков воюет уже с августа 1914 года, совершил немало боевых вылетов, награжден.

— А я еще в бою не был, — сокрушенно качает головой Крутень.

— Не терпится? Все у тебя впереди. Противник у нас серьезный, цепкий, не скоро его сокрушишь, Не ноль ты явился — немцу не сдобровать.

Казаков улыбается с хитрым прищуром глаз.

— Всенепременно побежит, — поддерживает шутку Евграф.

— Давай проситься летать вместе. Согласен?

— Я всей душой. Два бывших артиллериста в аэроплане — это чего-нибудь да стоит… Ты не женился еще?

— Нет, холостякую.

— И я тоже. Как в песне поется: наши жены пушки заряжены. Мы все под началом Марса, а он любит одиноких.

— Переходи в мою хату жить, Граф, потеснюсь, — предлагает Казаков.