Богу весть, когда дождь хлынет и хлынул ведь внезапно, почти из ясного неба и Пушкин бросил огляд вверх на куцее облачко, а когда опустил голову, обнаружил отсутствие столетнего деда, словно под лавку провалился. Делать нечего — ехать надо в Выксу…

«Дубровский стан… — уже размышлял Александр Сергеевич в кибитке. — Приеду в Болдино, зачну роман подобно Рейнальдо Ренальдини о благородном разбойнике, как вон Рощин этот здешний… Ну да, где еще как не в этих лесах разбою быть и в тексте выплыть — от Арзамаса до Мурома торговый путь, рядом Ока. И дела лихие окаянные шайки Рощина туточки — сожжен завод Сноведской, сожжён барский дом предводителя дворянства Чаадаева… — задумал Александр Сергеевич про себя. — Где-нибудь середина семидесятых. Бедный, но благородный дворянин. Да, Рощин — чем не сюжетец, Видоку на зависть. Да и придумывать не надо — все персонажи на яву — всесильный и жесткий Андрей Баташов с его многочисленными слугами, гаремом, псарнями, рунтами — колорит для хозяина округи! Гусар Шепелев — измученный богатством граф, изнуренный всякими излишествами, — вылепливал в памяти образ Шепелева, — выгодно женившийся на молодой и богатой внучке Ивана Родионовича Баташова Дарье — в тему… Села местные — Песочное, Верея, Верейский… А названия тоже вот, нате — в Покровское село родное бабушки Марии Алексеевны можно Выксу снарядить, Ардатов в осьмнадцати верстах от Выксы, ну можно в Арбатов перекроить, Верея та же, Песочное вот село… — наблюдал поэт из окошка пролетавшее село. — Рощин, роща, дубровка, дубрава, Дубровский! — перемешивал Пушкин слова. — Ух! — улыбнулся замыслам своим. — Дубровский, Дубровский…» — кружился словопад осенний, убаюкивая в сон…

— Тпру! — с возгласом извозчика кибитка резко затормозила, заставив слететь с сиденья, что шляпа его слетела и вылетела в открывшуюся тут же дверь.

Пушкин вышел из неё, увидев несколько человек с ружьями в обветшавших зипунах. И одного высокого, спервоначалу показавшегося стариком но, приглядевшись, обнаружил молодым красавцем с поднятой шляпой в руках.

— Ваша шляпа, милый Ляксандр Сергеич! — услышал его голос из закрытого рта, из-под маленькой бородки.

— Кто таков? — спросил как можно сердито Пушкин и взял резко свою шляпу.

— Рощин я Егор, — услышал знакомое имя.

— Рощин? — удивился Александр Сергеевич. — А ты же помер!

— Как помереть! Я ждал тебя!

— Ждал? — спросил удивленно поэт.

— Ужотко ещё с Черной речки, с Кулебак вижу — едет барин весь в духе и слава его впереди бежит далеко-далеко за дремучие веки. А на животе его красное пятно!

— Пятно? — не понял Пушкин странные слова и осмотрел плащ.

— Должок, Ляксандр Сергеич, есть от рода твоего! — услышал поэт дерзкое из закрытых уст.

— Должок! Должок! — эхо разбойников среди ельника.

— Богу весть… — не желая продолжать разговор, Пушкин надел шляпу, поправил её, поставил ногу на подножку и ощутил руку Рощина на своём плече.

— Нет спокоя душе моей, — всё тот же не раскрывающийся рот услышал.

— Нет покоя! Нет покоя!.. — басили разбойники.

— Андрей Баташов насмеялся надо мной при людях, — сказал Рощин.

— Выпорол! — усмехнулся Пушкин.

— Выпала у меня в тот момент иконка Егория Победоносца, с коей не расставался я никогда и коя приносила мне удачу… Да, забрал её Осип Петрович… Верни, уж, барин!

— Верни! Верни! — голосили лихие люди.

— Иконку? — резко увернулся Александр Сергеевич от руки Рощина, выхватил из правого кармана плаща дорожный пистолет и выстрелил в разбойника.

Увидел дым, окутывающий эфир, разглядел в нём нескольких птиц сорвавшихся с веток, услышал стонущий голос Егора:

— Не разбойники мы, какие, а воины за веру православную! Потому как барин Андрей Баташов есть раскольник из бегунов! Против его егерского полку, который в образинах своих грабил купцов мы и воевали!

Пушкин быстро вытащил из левого кармана второй пистолет и нажал на курок, чем оглушил себя ещё больше, но не увидел уже ничего в дыму, быстро сел в экипаж, сказав Прохору ехать и, закрывая дверку, почему-то крикнул неведомому разбойнику:

— А где тебя четвертовали?

И увидел, обернувшись уже в легкой рассеивающейся дымке исчезающих разбойников чернильную вязь:

— Богу весть… Богу весть… весть…

Богу славословие и молитва, когда на следующий день в престольный праздник Иоанна Богослова Александр Сергеевич служил обедню.

Только еле отстоял он, промучившись. Потому как не в службе Богу сердце участвовало, а в думах прошлодневных пребывало.

«Приснилось, или нет? — гадал поэт, — Конечно приснилось! Не ходят покойники по земле. Вздор!.. И Прохор вон с извозчиком молчат, как сговорились. Не помнят, видишь ли…Только… Почему пистолеты не заряжены и порохом пахнут…»

— Отче Иоанне! Моли Бога о нас! — пропел поп и Александр Сергеевич наверно только третий раз за всю службу перекрестился…

И среди писклявого старушечьего пения с клироса, от которого не то, что у людей духовное рвение, у бесплотных сил силы пропадут, услышал шёпот, как будто за спиной -