Так длился весь вечер. Сегодня понедельник, и Макс в клуб не пошел, решив, что там у него сегодня выходной и точка. Наташа несколько раз пыталась заглядывать на кухню, предлагая собеседникам перебраться в комнату, но Макс грубо выгонял ее снова и снова. Наташа угомонилась лишь после того, как Макс заорал на нее:

— Ты исчезнешь отсюда или нет?!

— Я голодная! Я есть хочу!!! — визжала Наташа, от обиды едва сдерживая слезы.

Это было не так, есть она не хотела, и уж Макс-то это ясно понимал. Грубо схватив ее за локоть, дотащил до комнаты и, бросив на кровать, развернулся и ушел обратно.

Наташа сидела одна-одинешенька и ревела, как подстреленный кабан. Чем, похоже, раздражала Максима еще сильнее.

Когда гость уехал в вызванном для него такси, и, проводив его, Максим вернулся в квартиру, Наташин рев стал немножко тише, но только для того, чтобы услышать, что скажет муж.

— Успокойся! — рявкнул он.

Наташа разоралась еще больше.

— Успокойся, я сказал! — потребовал Макс, раздеваясь.

— Что там такое было в армии, что ты даже девушку свою вышвыриваешь из кухни, зато с посторонним пацаном обсуждаешь это вовсю?!

Макс повернулся к ней спиной, вешая свою одежду на вешалку, и уже немного дружелюбнее, хотя и раздраженно, произнес:

— Это не твое дело, я тебе уже тысячу раз говорил! Ты что, не можешь этого понять?

Высокомерно и заносчиво девчонка взвизгнула:

— Ты просто слабак, раз не можешь рассказать! То же мне, тайну делает из своей сраной армии!

Макс обернулся и вдруг так внезапно с размаху засадил ей ладонь в щеку, что Наташа от неожиданности и от его силы чуть не упала. Несколько бесконечных секунд смотрел ей прямо в глаза, слегка прищурившись, жестко, неумолимо. Потом отвернулся и с ожесточением снова принялся за свою одежду.

Наташа таращила на него испуганные глазищи, схватившись рукой за щеку. Как загнанный зверек, выглядывала исподлобья на мужчину, которого не узнавала. Было так больно: физически и не только. Щека просто горела, Наташа явственно ощущала на коже жжение: вот его ладонь, вот каждый его палец. Слезы набрались в ее глазах; Наташа зажмурилась от обиды, и они хлынули через край — тихие, молчаливые слезы, приклеивая к щекам растрепанную ударом длинную челку.

— Что я делаю? — опустив голову, тихо спросил Макс самого себя. — Прости, малышка.

Подошел к ней медленно, сдержанно, словно даже равнодушно, но с таким раскаянием во взгляде, что уже за этот взгляд можно было его понять и простить. Инстинктивно попытался ее обнять, но Наташа панически дернулась в сторону и, споткнувшись, рухнула в кресло. Тогда Максим виновато опустил руки и, сев на кровать, неистово протер лицо ладонями. Наташа наблюдала за ним из своего убежища — у него дрожали пальцы. Удар вследствие эмоций отрезвляет обоих.

— Никогда не думал, что смогу ударить женщину, — шептал Максим сдавленным голосом, не поднимая на свою девушку глаза. — Прости, пожалуйста.

Его голос в ладонях звучал так же, как в телефонной трубке в Москве — глубоко, значительно. Но это было в Москве — там, когда не видишь картинку, намного впечатлительнее относишься к звукам. А здесь, сейчас — этот голос из глубины сердца, несомненно:

— Я такой. Это моя реакция. Ты бы поняла…

Немногословен. Говорил бы он больше, больше бы извинялся, рассыпался бы в оправданиях — и Наташа не поверила б в его раскаяние. Но одно значимое слово гораздо больше, чем сотня пустых.

Наташа протерла слезки и сглотнула свою обиду. Вдруг увидела, какую ошибку она совершила. Макс уже когда-то просил не заговаривать с ним об армии. Наташа знала, что там было что-то, имеющее огромное значение для него. Знала — и так гадко с ним разговаривала, как со своим врагом.

Поправила прическу, робко подобралась к мужчине поближе, разместилась рядом на кровати, подогнув под себя ножки, и, обняв Максима, повисла у него на плечах.

— Все нормально, — сказала она честно ему куда-то в затылок. И самокритично добавила: — Что поделать, если до меня иначе не доходит! Это ты прости.

— Сильно ударил? — поинтересовался парень тихо и виновато.

— Сильно, — призналась Наташа.

Макс обнял ее крепко-крепко, опрокинул ее себе на колени и надежно прижал к своей груди. Никогда в жизни не поднимал руку на девушек, даже когда они того заслуживали, а вот на Наташу — на самую лучшую и любимую из них — осмелился.

— Не сердись, я не хотел, — снова умолял он ее ушко, но так ненастойчиво, как будто не стремился к прощению. Или как будто каждое слово давалось ему с трудом.

А Наташа чувствовала своим телом, как дрожат у него руки. Не видела ни глаз его, ни выражения лица — Макс этого не позволял, поэтому только по его объятиям могла анализировать, что у него сейчас творится на душе.

— Макс, я не сержусь, — убеждала девушка спокойным, уверенным тоном.

Больше всего в эту минуту желала, чтобы он успокоился; чтобы ему было хорошо. Попыталась поднять голову и посмотреть на него, но Максим обнял ее еще теснее, и осуществить свою задумку ей не удалось.