Славка послал дядю Петю за лестницей, а сам, упираясь в стены колодца ногами, царапался от воды как можно выше.

— Ну, что, пробило? — сверху, приглядываясь к темноте, замаячил физиономией Леонтьич. Он бдительно следил за тем, чтобы не прозевать победный момент, когда дело будет готово.

— Пробило. — Славка дальше плохо сознавал, что делал. Он подтянулся повыше и вдруг двумя пальцами, как клещами, схватил Леонтьича за нос. — Хочешь сюда?

— Ты чего, сдурел? — загундосил вполголоса тот. — Пусти дос… выселю… выселим…

— Выселишь, — успокаивал управдома Славка, а сам тянул его за нос все ниже. — Только сначала я тебя сюда… вселю.

Мужикам, стоящим неподалеку, к в голову не приходило, что у колодца творится неладное; со стороны казалось, что Леонтьич, свесившись наполовину в колодец, увлеченно дает какие-то очень ценные советы, рецепты.

— Славка, я заплачу, — уже без прежнего гонора уговаривал Леонтьич слесаря и в доказательство вытащил откуда-то бумажку, неловко сунул ему в руку. — Держи…

— Чего? — Славка спешил от неожиданности, выпустил нос Леонтьича. Вниз, на воду, упала смятая десятка. — Ну, ты и гусь!..

Но Леонтьича уже и след простыл — сверху осторожно спускал лестницу дядя Петя.

…— Молодец! — кричал через минуту сквозь ветер уже снова как ни в чем не бывало Леонтьич. Он сделал было движение навстречу жмурившемуся от яркого света Славке, чтобы пожать ему руку, но вовремя опомнился, потер покрасневший нос. — Пусть теперь корреспондент статью пишет. Хорошо, мол, организовали субботник в доме № 12…

Пальма встретила Бобышева радостно, хотела было с налета лизнуть ему руку, но испуганно отскочила, запринюхивалась. Она укоризненно взглянула хозяину в глаза и, когда он нагнулся, чтобы снять сапоги, подошла и толкнула его в щеку влажным носом.

— Пальма, — Бобышев поскорее освободился от телогрейки и брезентовых штанов, покидал их в ванну, открыл краны. — Так и не сходили нынче на охоту ни разу. Испортишься ты взаперти.

Уснуть, он знал, теперь все равно не получится: там жена придет, полдня пилить будет — к теще, де, его. Славку, помочь не вытащишь, а тут чуть ли не сам вызвался… Да ведь и ее можно понять — стирать-то одежду жене. Но не это, пожалуй, было самое неприятное. Славка вспомнил мужиков, что шутя, умело, словно так и надо, увильнули от грязной неприятной работы, скользкий нос Леонтьича — и ему еще раз захотелось вымыть с мылом руки.

— Пальма, — приласкал собаку Славка. И, словно чего-то ища в глазах лайки, все глядел на нее, так что та беспокойно заерзала и тоненько тявкнула. — Пальма… Человек… А они… собаки! — Бобышев погрозил кому-то пальцем. — А они… — И погладил лайку по голове — как гладят маленьких кротких детей.

В рейс выехали поздно ночью. В штабном вагоне, в купе, отведенном для официантов и поваров вагона-ресторана, я пытался задремать. Но, как это бывает, когда назавтра предстоит заниматься непривычным делом, не спалось.

«Хорошо бы однажды летом, — думал я, — поехать на каникулы к Черному морю. Не в стройотряд, не в составе студенческого отряда проводников, не туда, куда еду нынче в этом поезде. Правда, разъезжать мне летом по югам не на что, да и не с руки: родителям бы дома на покосе помочь. В прошлом году как завяз в стройотряде, так и прождали меня старики почти до самых занятий. И самое обидное, ничего почти не заработали: бетон постоянно уходил ловким шабашникам. Нынче мне предлагали ехать проводником, да ведь из отряда домой тоже не отпросишься. В самый последний момент я узнал, что ресторанщики работают по туру сразу в несколько рейсов, а затем неделю-другую отдыхают. Это было то, что нужно — я, не раздумывая, оформился официантом.

Нет, однажды, пока учусь в институте, я съезжу на море. Хоть на десяток дней или на одну неделю. Покупаюсь, позагораю, посмотрю, чего туда стремятся люди добрые.

«Оно, наверное, зеленое, — думаю я о море сквозь сон, — доброе, теплое, как парное молоко, и обязательно зеленое…»

Разбудил меня в седьмом часу сторож Семеныч. В прошлом Семеныч — шахтер. Ему лет пятьдесят, он широк в кости, ладен. Ходит не спеша, размеренно, в разговоре больше слушает, чем говорит. И по-хорошему, по-доброму как бы провоцирует выкладывать все начистоту. Мы прошли в пустой зал вагона-ресторана, сели друг против друга, и он предложил мне папироску.

— Студент?

— Угадали.

— Ну, ладно, давай работай. — Он помог мне подобрать корзину разной бакалеи и, оглядев меня с ног до головы, в белом халате и переднике, с усмешкой «выпустил» в вагон.

Трудную минуту пережил тогда я в тамбуре. Предстояло идти по вагонам и предлагать: «Бутерброды! Кефир! Безе!» Раньше я не раз наблюдал, как естественно получается это у других официантов, моих сверстников, но чтобы самому… Могут, пожалуй, встретиться знакомые из института — от этой мысли мне вовсе сделалось не по себе. Вот тебе и «безе».