До чего доводит неволя. Неужели найдется свободный волк, что будет вести себя так? Нет!

— Молчи, шакалий выкидыш, — рычу я грозно и делаю шаг к его клетке.

Годовалый пятится к задней стенке, боится. Ну, скажите, что от него можно ожидать, если такой окажется на свободе.

Я поворачиваюсь к волчице.

— Я и так вернулся, моя Волчица. Я вернулся к тебе, потому что не могу больше жить один. Прости, я ничего не принес тебе. Я так спешил, что не успел. Но ночь длинна. Я еще что-нибудь добуду сегодня.

— Нет, мой Волк, не надо, мой милый, мой верный Волк, не надо. Это уже бесполезно. Мою крышу, где ты два раза отрывал доски, чтобы накормить меня, обили железной сеткой. Такой же, как эта, через которую мы говорим.

— Проклятые люди! Чего они еще хотят? Ты похудела за три ночи моего отсутствия, Волчица. Надо что-то придумать. Надо тебя освободить. У нас будет своя стая, свои маленькие волчата. И я буду приносить тебе и им корм.

— Не думай об этом. Это невозможно, мой Волк. Уходи. Здесь опасно. Самое плохое, что у меня есть, это неволя. А ты свободен. И будь свободным. Но помни: хуже неволи — смерть.

— Ха-ха, — опять подал голос волк из соседней клетки, — так он и хочет этой свободы… Он не дурнее нас с тобой, он тоже хочет в клетку, чтобы его кормили на старости лет.

Я уже не обращал внимания на него.

— Я не был в неволе и не знаю, что это такое. А ты не рождена свободной, моя Волчица. Но и ты должна понимать, что страшнее неволи, страшнее смерти только одно — одиночество. С тех пор, как умер твой старый волк, разве ты не тоскуешь без него?

— Тоскую, мой Волк. И я рада видеть тебя. Но все равно — уходи. Мне будет еще хуже, если они убьют тебя.

— Тот, моя Волчица, кто сам знает одиночество, не убьет. А тот, кто убьет, пусть сам узнает одиночество. И может быть, когда-то найдется другое существо, которое посадит человека в клетку и будет приходить смотреть на него, как они сейчас приходят смотреть на тебя.

— Уходи, я боюсь.

— Хорошо, я уйду, но я буду приходить к тебе. Буду приходить так часто, как смогу…

— Или как позволят люди.

— Я не могу жить один.

— Но лучше вообще жить, чем не жить. Уходи.

— Я буду приносить тебе, моя Волчица, стихи. Вот, послушай, что я сочинил…

В соседней клетке снова раздается заливистый и злой смех. А голос-то, голос-то какой, разве так говорят настоящие лесные волки.

— Тоже мне, поэт выискался. Наслушался там где-то от кого-то в лесу, и думает, мы не понимаем… Ха…

Я даже не посмотрел на него. Я смотрел на волчицу. И она тоже смотрела на меня с тоской и мольбой, с любовью и страхом, но и с любопытством, потому что стихи она, я видел, ждала. Ей, должно быть, никто и никогда не читал стихов.

Сколько было в моих силах, столько и набрал я воздуха в легкие. И завы-ы-ыл…

Я выл, не слушая, но чувствуя, скорее даже, догадываясь, как зашевелились звери посреди этого злого забора, такого же злого, каким бываю я после неудачной охоты и даже злее, такого же жестокого, как железный зубастый капкан, что часто ставят охотники на лесных тропах, как капкан, который уродует лапы, этот забор уродует души. Годовалый тому подтверждение. Я выл и никак не мог остановиться…

Я читал стихи, которые жили во мне все это время, все эти одинокие годы…

Я рассказывал в своих стихах о том, как холодно и голодно зимой в лесу, но все же лучше жить в лесу, где ты сам себе гордый хозяин, чем в клетке…

Я рассказывал о том, как тяжело одному морозными ночами, когда только луна, чистая и сама морозная, может тебя понять. Но до нее далеко, не достать в самом длинном и высоком прыжке…

Я мечтал о том, как было бы хорошо, если бы мы вместе с моей Волчицей загоняли среди сугробов добычу…

— Перестань, у меня сердце разрывается… — это моя Волчица.

— Врет он все, врет… — это из соседней клетки.

А я читал стихи…

— Слышишь, шаги… Люди бегут сюда, много людей. Спасайся, мой Волк, спасайся…

— Сматывайся, беги, как заяц…

А я не мог остановиться.

— Беги, мой Волк, беги…

— Скоро твою шкуру развесят на дереве…

А я не хотел остановиться…

И вот — они появились.

Передний, неодетый, несмотря на мороз, стоял с ружьем в руках. Он поднял его. У меня еще было время отпрыгнуть за угол, а там сразу за забор. Я еще мог успеть. Но за какое-то мгновение, за какое-то короткое, ничтожное мгновение я вспомнил об одиночестве и… прыгнул навстречу человеку.