Дед поворачивает голову, смотрит добро на внука и треплет Саньку тяжелой, пахнувшей травяным едким духом и куревом ладонью по сивым, выцветшим на деревенском летнем солнце вихрам, успевшим отрасти с тех пор, как Санька уехал из дома. Треплет легонько, но все же жилистую дедовскую силу внук в этой ладони чувствует и оттого боится меньше.

— Скоро, Санька, скоро пройдут… Чего ж им не пройти, да ты не волнуйся, посмотри красота-т какая…

Санька смотрит на барашки и молча соглашается с дедом, река и правда красива. И он вспоминает свою большую книжку «Сказки Пушкина», где на цветной картинке изображено море, из которого выходят богатыри, и по морю бегут такие же барашки. Он пытается представить себе, как из реки сейчас выйдут похожие на книжных богатыри — бородатые и усатые, в тяжелом вооружении, светящемся под луной — и в самом деле представляет. Но богатырей почему-то оказалось гораздо меньше, чем на картинке, и Санька понимает почему — река не море, где же в реке поместиться такой уйме богатырей.

Он смотрит на деда, а тот повернулся к выходу из их маленького шалаша и разглядывает ивы, низкорослые, но развесистые, и реку, потемневшую, вздувшуюся от предчувствия непогоди, думает о чем-то своем и пускает желтый дым от остро пахнущей папиросы в надоедающих комаров.

— Деда, — не унимается Санька, — гроза скоро будет?

Теперь дед вытягивает худую, вздутую жилами шею и выглядывает наружу, смотрит на темное вечернее небо — вправо, влево, вперед…

— Да, похоже, стороной минет. А ты, дружок, никак грозы боишься?

— Ну да… — Санька задиристо вскидывает голову, — медведя не испугался, а грозы-то уж и подавно…

— Ну, молодца, коли так, — сдержанно, чтобы внука не обидеть, улыбается дед.

А Санька снова вспоминает богатырей и думает про то, откуда они берутся. И решает, что наверное, вот из таких же сильных людей, как его дед. Только богатыри все, как на подбор, бородатые, а дед — нет. А приклей ему бороду, то очень походил бы на богатыря. Санька смотрит на деда, стараясь, чтобы тот не заметил его взгляд, и жалеет, что у деда нет бороды. Какой бы тогда дед получился — загляденье. Усы у него есть — седые, чуть желтоватые, а вот бороды нет — жалко. Даже чуточку обидно.

— Деда, а почему у тебя бороды нет?

— Эк тебя… А не растет… Да ты спи, спи, завтрева чуть свет подыму, смотри, спи…

Санька откидывается на спину, отодвигает в сторону руку тяжело сопящего во сне дяди Вити и честно закрывает глаза, но о сне он и не думает, какой тут сон, когда за один день увидел столько, сколько, считай, за всю свою жизнь не видел.

Еще вчера вечером они с дядей Витей — дядя Витя брат Санькиной матери — приплыли сюда на покос. А какому мальчишке в девять лет поплавать на лодке не удовольствие? Но они-то ведь не просто плавали, не катались — по делу направлялись, и когда встретили на реке лодку с удившими рыбу мальчишками, Санька смотрел на них свысока. Он ведь не то что они, он ведь, считай, на работе находится.

А здесь, уже на месте, дед разрешил Саньке вместе с собой переплыть на тот берег, под обрыв, а там дал даже подержать ведро, пока сам он засовывал руку в глубокие, по самый локоть, а то и глубже, норы и вытаскивал оттуда раков. Способ ловли оказался прост, только не для мальчишки он, Санька в этом тут же убедился. Рак хватает за палец, вот и вытаскиваешь его. Пробовал Санька — первая нора пустой оказалась, хотя и очень уж глубокой, с головой в воду пришлось нырнуть, во второй же рак так хватанул за палец, что Санька в испуге рывком вытащил руку из воды, словно боялся палец в норе оставить. Рак, конечно, сорвался и отлетел далеко, а сам Санька на упущенную добычу даже не посмотрел, больно ему было. А вот деду не больно. Да ведь он взрослый. Взрослые умеют терпеть боль.

Ловил дед раков и складывал Саньке в ведро. А когда назад поплыли, сам ведро взял. Санька с ним плавать не умел. Но все же он был очень благодарен деду, что не на лодке они реку переплывали, а так. На лодке не интересно было бы. А тут есть о чем вспомнить, есть о чем потом рассказать.

— А че здеся плыть-то… — усмехнулся дед в ответ на простодушный Санькин восторг. — Ты уж не малой какой, и в два раза речушка ширше будь — переплывешь…

Санька был на верху блаженства. И еще он думал о том, что мать, которая, в основном, и занимается его воспитанием дома, такое бы не разрешила, и вот так бы, как дед, не похвалила. И палец, который рак своей клешней зацепил, она бы уж обязательно перевязала, хотя на нем и царапины нет. А дед вот на палец и не посмотрел.

Потом они варили раков и ели их. И это тоже было Саньке приятно, потому что он сам работал, ведро держал, помогал, значит, деду. А тобой заработанное «завсегда скуснее», как говорит бабушка.

А вот мать ни за что не разрешила бы раков есть. Она бы сказала, что они грязные, сказала бы, что и вода в реке грязная, что пить ее нельзя, что варить в ней ничего нельзя. А они вскипятили в котелке чай с мелкими земляничными листьями и ягодками и пили. И чай показался Саньке вкусным, куда вкуснее того, что дома мать заваривает. Один дух травяной чего стоит…

И радовался Санька, когда, обжигая губы, отхлебывал осторожными глотками из старой, с оббитым дном эмалированной кружки этот чай, потому что знал, что никто из его товарищей по двору в городе никогда такой чай не пробовал да и вообще мало кому доводилось время вот так на берегу реки в шалаше проводить. И от этого Санька чувствовал себя равным с товарищами. А он очень хотел быть с ними равным, хотя мать часто этому мешала — раньше всех загоняла его домой вечером, не отпускала со всеми мальчишками на пляж или на стадион.