— Как живете, Ксения Антоновна?

— Спасибо, хорошо живу. А вы? Как дома? Где травмировались? В быту или на производстве? — по левой щеке Юдина тянулась бело-розовая полоска.

— Все нормально. А это, — он наклонился к ее уху, — срам сказать: поморозился на рыбалке.

— Очень мило. Прикажете поверить, чтобы не думать хуже?

— Колетесь, как и раньше. Значит, все в порядке. Рассказывайте — кто вы, где вы.

— Все то же — дама в белом халате.

— Слушаете людские сердца? Ну и как они?

— По-прежнему. На дне каждого осадок.

— Так уж и каждого?

— Ко мне со здоровым не ходят.

— А где ваше милое махровое платье небесного цвета?

Игривый тон их беседы не вязался с обилием черных чопорных костюмов и административно-значительных лиц, и Ксения, не ответив на вопрос, укорила Юдина:

— Мы с вами очень неуютно стоим, Игорь Леонидович, почти в самом центре.

— Хотите убежать, Ксенечка Антоновна? Не-ет! Грешно не посидеть нам часок вместе.

— Не могу.

— Не можете или не хотите? — И снова властная прямота требовала четкости в ответе и выдавала в нем человека, привыкшего подчинять и распоряжаться. И, пока Ксения искала вежливую отговорку, Юдин коротко уронил:

— Жду вас после конференции у выхода. Внизу у выхода. Договорились?

Он уходил от нее легким уверенным шагом, но было в походке непонятное, еле заметное поигрывание телом, молодецкое и нарочитое, и оно настораживало. Юдин поплотнел, потерял былую спортивность. Может, поэтому походка показалась незнакомой? Или он чувствовал, что Ксения уткнулась взглядом ему в спину, и работал на этот взгляд? Но это было бы совсем смешно. Да и невероятно: слишком серьезным и своенравным человеком слыл Юдин, чтобы оттаять от случайной встречи с женщиной и позволить себе отступление от своего «я». Да и нравилась ли она ему по-настоящему? У нее был неподатливый характер, колкий язык и привычка во всем ему перечить, что вызывало в нем острое желание оставить последнее слово за собой. Он натыкался на ее слова-колючки, отступал, больно уколовшись, и снова бросал вызов и ждал очередной шпильки. А шпилек он не любил, и поэтому едва ли подпустил бы близко к сердцу.

Ну, а если и захотелось ему пройти по фойе бодрым, и подтянутым, если и работал вольно или невольно на ее взгляд? Что в том грешного? Кому не по сердцу оброненный вслед неравнодушный взгляд? Сердце остается молодым, даже когда дает перебои.

После конференции засидевшийся народ рванулся к гардеробной. Толкаться среди заводчан не хотелось, и Ксения на время отошла к окну. За поседевшими стеклами лежало серое ледяное поле Урала. Дворец высился на берегу и смотрел на реку прямо и сухо, словно стыдился опустить взгляд себе под ноги: там сквозь скупые сугробы уже пятый год торчали бетонные блоки недостроенной набережной. Ветер спотыкался о чугунные скелеты фонтанов и будущих парапетов, сметал с них снег и заметал снова. С грустью подумалось, что неплохо бы тысяче пришедших на конференцию выйти сюда на четыре часа и уложить все плиты. Наверно, за два года — две конференции — справились бы, и Дворец не прикрывал бы стыдливо свои квадратные глаза шелками драпировок. Ксения на миг представила тех, кто сидел в зале, под тяжестью бетонных балок, в брезентовых рукавицах, и тут же вспомнила, что все эти наивные расчеты уже приходили ей в голову то ли год, то ли два назад. И снова, как и тогда, стало жалко и Дворец, и неприбранный берег, и полуголую землю, изрытую, тосковавшую по большому снегу, и малолетки-клены, которые даже на пронзительном ноябрьском ветру еще удерживали редкие скрюченные листочки и трепетно доказывали: они принялись, они живы, они уже целое лето зеленели.

Ветер за стеклами постанывал и поскуливал. Глухо хлопала входная дверь, в фойе становилось тише. Ксения оглянулась и увидела мелкокурчавую голову Юдина почти рядом.

— Вы случайно не надеялись, что я уйду?

— А вам непременно надо знать правду? — Они осторожно нащупывали давний, накатанный, шершавый тон их бесед. Ксения торопливо одевалась, словно пальто и шапка могли защитить от цепкости юдинских глаз, и втайне досадовала, что скованность чувствовала лишь она, а он как ни в чем не бывало вышагивал рядом и открыто разглядывал ее.

— Куда держим путь, Игорь Леонидович?

— Куда-нибудь в тепло. В кафе, например, если нет возражений. Возьмем сухого вина и гору фруктов и будем сидеть и смотреть друг на друга. Не так уж плохо, а?

Ксения утопила улыбку в приподнятом воротнике. Смешинки в ее глазах Юдин принял за одобрение и озорно — давно бы так! — открыл двери кафе. Время было неопределенное — обед прошел, до ужина далеко — и кафе пустовало.

— Отлично! — потер руки Юдин. — Нам, пожалуйста, бутылочку шампанского и фруктов.

Женщина за прилавком холодно глянула на Юдина, остановила взор на узелке его галстука и язвительно спросила:

— Где бы я их, интересно, взяла?

— Так уж все и съели? Еще только осень на дворе.

— Так вот все и съела, — приняла упрек в свой адрес женщина.

Ксения стояла поодаль и, чтобы не рассмеяться, так и не отнимала воротник от лица. Юдин неумело пререкался. В другое время он взял бы покруче и не выбирал слова. Впрочем, решила Ксения, в другое время он и не пошел бы в кафе, а прихватил бы бутылку и банку кильки в томате, сел с друзьями где-нибудь в гараже, подальше от женских глаз и ушей, и всласть склонял неповоротливое начальство, жаловался на отсутствие запчастей к машине или сетовал на разногласие с детьми.

Ксения хорошо знала городские кафе и ожидала такого приема. Даже когда на нее из-за прилавка упал неодобрительный взгляд, она не испытала ни чувства стыда, ни неловкости, — лишь молча веселилась. Рассерженный Юдин потянул ее в кафе через улицу. Там повторилось то же самое.

— Красивую жизнь ищут в ресторанах, — кинули из-за стойки и отвернулись.

— Я же у вас, в конце концов, не черной икры прошу! Обыкновенных яблок! Согласен на уральские, только вымойте.

Маленькое смуглое лицо обиженно взошло над стойкой: