Я всегда любил компании и в компаниях был тамадой. За столом возникает совершенно особая атмосфера – за нашим столом, где собираются не для ритуала, а для возлияния – духовного и пищевого. Может быть, уважение к застолью у меня из сухумского детства. Может быть, это влияние литературы, истории. Варианты различны, но я не люблю тишины за столом. Могу посидеть по-свойски с друзьями, люблю «попижонить» – чтобы с дамой и с роскошной сервировкой.

«Пил» – это другое. Повторяю – оправдываться не собираюсь, незачем. Я работал, надрывая сердце. От мыслей голову могло разворотить, как снарядом. И если хотите считать этослабостью, пожалуйста, я в герои не рвусь. Я даже на войне не думал, что совершаю подвиг. Я выполнял свой долг, долг мужчины. А мужчины тоже иногда плачут.

Человек вообще неоднозначен. И поэтому многим кажется, что я жил в свое удовольствие. Кто-то называет меня трудоголиком. А я – все. И то, и другое, и третье. Я всегда мечтал, чтобы работа была в удовольствие. С актерством это получалось, в режиссуре – редко. Я никогда не был стеснен в выборе актеров, но не все, подходившие для роли, были желаемо пластичны. Я уже не говорю о недостатках техники – в наши годы негибкой и почти неоперативной. И поэтому я часто снимал дольше, чем могло быть и представлялось в моем воображении. Мне хотелось, чтобы и они – и люди, и аппаратура – все делали так же стремительно, как я думал. Я не любил перерывов и смен. Я хотел успеть увидеть готовое до тех пор, пока не придумал что-нибудь еще. Потому что возможности фантазии всегда казались мне неисчерпаемыми. И вообще – в голове все снимается быстрее и складывается четче.

В актерстве – ты сам себе режиссер. И поэтому совершенство – Чарли Чаплин. И если для меня в кино и существовали кумиры, то это – номер один.

Он нашел неисчерпаемую тему, соединил великое и смешное. И работал с единственным актером, на которого мог положиться во всем, – с самим собой в главной роли. Я себя всегда разделял – может быть, зря? Может быть, на меня давил «длинный метр», к которому публика прикипела за последние лет шестьдесят? И поэтому самые удачные мои работы – те киноминиатюры, которые я создавал в фильмах своих друзей и коллег?

У режиссера изначально руки несвободны. И даже если ты достиг взаимопонимания с автором или драматургами, с актерами и другими членами творческой группы, если убедил прямое начальство и то, что над ними, в своей правоте, если все снято, смонтировано и одобрено свыше, то еще остаются критики, которые всегда лучше тебя самого знают, как и что надо снимать в кино.

Зритель – совсем другое дело, потому что по большому счету он прежде всего любит меня – актера и часто даже не обращает внимания на титры, думая, что смотрит очередной фильм с моим участием. И переживает, что я опять играю в эпизоде или небольшую по экранному времени роль. А надо бы впитывать все. Потому что я – в каждом актере, в мизансцене, в музыке.

Режиссура – это ответственность, режиссер – командир. И поэтому когда я актер, то чувствую себя будто солдат в окопе: можно примериться как следует, оглядеться, окопаться, а потом действовать. А когда режиссер – за исход боя отвечаю именно я. И как на фронте, поражение принимаю на себя, славу разделяю со всеми.

Этой ответственности меня обучали мои мастера во ВГИКе, этому меня научила армия и война. Я всегда возвращаюсь к войне, но никогда не поставлю фильма, впрямую иллюстрирующего все ее ужасы. Я говорил только о ее последствиях, показывал, как они ломают судьбы и души. Я не готов вновь пережить этот ад. Жизнь после смерти, увиденной там, не менее драматична. И поэтому война в моих фильмах проходит по краю кадра, сидит в зрачках глаз, возможность рассмотреть которые я даю зрителю. «Щит и меч»? Это тоже немножко кино, это скорее приключения на войне, и все самое важное – между строк.

Война и армия – в моем лексиконе, и поэтому я называю музыку в кино « артиллерией главного калибра». Я говорю о своих режиссерских задачах – « киноцель». Я пишу, что искусство – это наведение огня. И это война сидит в печенке, в сердце, в мозгу.

И поэтому я всегда снимал кино о жизни. Но не той, что просто – за окном, а о жизни в ее диалектическом понимании, жизни страны, жизни Человека. Жизни, в которой в результате столкновения динамических сил происходит поступательное движение вперед. Строятся новые города, создаются новые семьи, рождаются новые идеи. Жизнь безгранична и необъятна, и это необъятное я все время стремлюсь охватить.

Я не хочу катастроф, и в глубине души я, наверное, как и все – обыватель. Люблю жить, дышать, веселиться, вкусно поесть. Обожаю новые впечатления и желательно, чтобы они были радостные. Обожаю быть неожиданным, непредсказуемым и не люблю перемены. Радость – красивая женщина рядом: это счастье – просыпаться и видеть рядом на подушке красивое лицо. Здорово – дети, чудо – внуки. Художнику всегда не хватает этой наполненности – дом, близкие, дорога к новым берегам, на которой нет шлагбаумов и рытвин… Интересно, сколько бы я мог так прожить…

«ВП», как ласково именовали Басова в семье, был неутомимым выдумщиком и ходячим происшествием. С ним постоянно приключались какие-то забавные истории, а какие-то сюжеты Басов лихо сочинял сам, импровизируя на ходу. И поэтому в кругу его знакомых и близких сохранились разные легенды о тех или иных случаях из жизни Владимира Басова, многие из которых порою серьезно разнятся в изложении. И это неудивительно – Басов практически каждый раз любую историю рассказывал заново, наполняя ее новыми деталями, совершенствуя сюжет и обостряя фабулу. И дети иногда специально копили папины «ошибки», не упуская удовольствия подловить его на разночтениях. Басов умел смешить и жить весело и всегда искренне верил в то, что говорил. Он легко вживался практически в любой образ, и поэтому, как говорят, знакомые частенько про себя звали его бароном Мюнхгаузеном. И наверное, поэтому переходящие из рук в руки рассказы о Басове стоит все же относить к числу преданий, сказаний и саг. И не указывать ни адрес, ни авторство произносившего. А цитировать под грифом «говорят». Так вот…