Библейские мотивы в русской поэзии (Сборник)
вернуться

Лермонтов Михаил Юрьевич
Шрифт:

Семен Яковлевич Надсон

1862–1887

Желание

О, если там, за тайной гроба, Есть мир прекрасный и святой, Где спит завистливая злоба, Где вечно царствует покой, Где ум не возмутят сомненья, Где не изноет грудь в борьбе, — Творец, услышь мои моленья И призови меня к Себе! Мне душен этот мир разврата С его блестящей мишурой! Здесь брат рыдающего брата Готов убить своей рукой, Здесь спят высокие порывы Свободы, правды и любви, Здесь ненасытный бог наживы Свои воздвигнул алтари. Душа полна иных стремлений, Она любви и мира ждет… Борьба и тайный яд сомнений Ее терзает и гнетет. Она напрасно молит света С немой и жгучею тоской, Глухая полночь без рассвета Царит всесильно над землей. Твое высокое ученье Не понял мир… Он осмеял Святую заповедь прощенья, Забыв Твой светлый идеал, Он стал служить кумирам века; Отвергнув свет, стал жить во мгле, — И с той поры для человека Уж нет святыни на земле. В крови и мраке утопая, Ничтожный сын толпы людской На дверь утраченного рая Глядит с насмешкой и хулой; И тех, кого зовут стремленья К святой, духовной красоте, — Клеймит печатью отверженья И распинает на кресте.

«Я не Тому молюсь…»

Я не Тому молюсь, Кого едва дерзает Назвать душа моя, смущаясь и дивясь, И перед Кем мой ум бессильно замолкает, В безумной гордости постичь Его стремясь; Я не Тому молюсь, пред Чьими алтарями Народ, простертый ниц, в смирении лежит, И льется фимиам душистыми волнами, И зыблются огни, и пение звучит; Я не Тому молюсь, Кто окружен толпами Священным трепетом исполненных духо5в И Чей незримый трон за яркими звездами Царит над безднами разбросанных миров, — Нет, перед Ним я нем!.. Глубокое сознанье Моей ничтожности смыкает мне уста, — Меня влечет к себе иное обаянье — Не власти царственной, но пытки и креста. Мой Бог – Бог страждущих, Бог, обагренный кровью, Бог-человек и брат с небесною душой, — И пред страданием и чистою любовью Склоняюсь я с моей горячею мольбой!..

Федор Сологуб

1863–1927

Пилигрим

В одежде пыльной пилигрима, Обет свершая, он идет, Босой, больной, неутомимо, То шаг назад, то два вперед. И, чередуясь мерно, дали Встают всё новые пред ним, Неистощимы, как печали, — И всё далек Ерусалим… В путях томительной печали Стремится вечно род людской В недосягаемые дали К какой-то цели роковой. И создает неутомимо Судьба преграды перед ним, И всё далек от пилигрима Его святой Ерусалим.

«Зелень тусклая олив…»

Зелень тусклая олив, Успокоенность желания. Безнадежно молчалив Скорбный сон твой, Гефсимания. В утомленьи и в бреду, В час, как ночь безумно стынула, Как молился Он в саду, Чтобы эта чаша минула! Было тёмно, как в гробу. Мать великая ответила На смиренную мольбу Только резким криком петела. Ну так что ж! как хочет Бог, В жизни нашей так и сбудется, А мечтательный чертог Только изредка почудится. Всякий буйственный порыв Гасит холодом вселенная. Я иду в тени олив, И душа моя – смиренная. Нет в душе надежд и сил, Умирают все желания. Я спокоен, – я вкусил Прелесть скорбной Гефсимании.

«Под сению Креста рыдающая Мать…»

Под сению Креста рыдающая Мать. Как ночь пустынная, мрачна ее кручина. Оставил Мать Свою, – осталось ей обнять Лишь ноги бледные измученного Сына. Хулит Христа злодей, распятый вместе с ним: – Когда ты Божий Сын, так как же ты повешен? Сойди, спаси и нас могуществом твоим, Чтоб знали мы, что ты всесилен и безгрешен. — Любимый ученик сомнением объят, И нет здесь никого, в печали или злобе, Кто верил бы, что Бог бессильными распят И встанет в третий день в своем холодном гробе. И даже сам Христос, смутившись наконец, Под гнетом тяжких дум и мук изнемогая, Бессильным естеством медлительно страдая, Воззвал: – Зачем меня оставил Ты, Отец! — В Христа уверовал и Бога исповедал Лишь из разбойников повешенных один. Насилья грубого и вечной мести сын, Он сыну Божьему греховный дух свой предал. И много раз потом вставала злоба вновь, И вновь обречено на казнь бывало Слово, И неожиданно пред Ним горела снова Одних отверженцев кровавая любовь.

Из притчей Соломоновых

Глава 2, стих

Мудрость копили отцы, В краткие притчи чеканя, — И овладели глупцы Притчею, мудрых тираня. Пьяный, бредущий кой-как С плетью в руке, не опасней, Чем лицемерный дурак, Вооружившийся басней.

«В бедной хате в Назарете…»

В бедной хате в Назарете Обитал ребенок-Бог. Он однажды на рассвете, Выйдя тихо на порог, Забавлялся влажной глиной, Он кускам ее давал Жизнь и образ голубиный, И на волю отпускал, — И неслись они далеко, И блаженство бытия Возвещала от востока Новозданная семья. О, Божественная сила, И ко мне сходила Ты, И душе моей дарила Окрыленные мечты, — Утром дней благоуханных Жизни трепетной моей, — Вереницы новозданных Назаретских голубей. Ниспошли еще мне снова В жизнь туманную мою Из томления земного Сотворенную семью.

Вячеслав Иванович Иванов

1866–1949

«Я посох мой доверил Богу…»

Я посох мой доверил Богу И не гадаю ни о чем. Пусть выбирает Сам дорогу, Какой меня ведет в Свой дом. А где тот дом – от всех сокрыто; Далече ль он – утаено. Что в нем оставил я – забыто, Но будет вновь обретено, Когда, от чар земных излечен, Я повернусь туда лицом, Где – знает сердце – буду встречен Меня дождавшимся Отцом.

«Оракул муз который век…»

Оракул муз который век Осуществляет человек: «Одно прекрасное и мило, А непрекрасное постыло». Но, непрекрасного, себя, Живу – стыдясь, а всё ж любя. Не потому ль и Божье Слово Внушает нам: «Люби другого, Как любишь самого себя»?

«Светом повеяло, Христос родился…»

Шепчет: «Светом повеяло, Христос родился». Отпустил, что содеяла, — И в Нем ты – вся. Содроганье последнее — И застыли уста. Есть ли слово победнее Этой вести Христа?