Беззаботное и высокое женевское небо подёрнулось первой вечерней поволокой. Начинало темнеть. Оглянувшись на пороге подъезда на спокойную, осенённую вереницей растущих теней улицу, они вошли в аккуратный подъезд. Артур не без робости позвонил в дверь, почти не надеясь на успех. Хрипло задребезжал звонок. Было мало шансов на то, что в квартиру старика для них гостеприимно распахнётся дверь. Но чудо свершилось. За простой деревянной дверью, помнившей, быть может, и самого Руссо, раздалось покашливание и послышались неторопливые шаркающие шаги. Глазка на двери не наблюдалось, и Салмио ожидал, что Венсан, по крайней мере, пожелает осведомиться о личности визитёра и цели его прибытия. Однако вопроса не последовало, и дверь, скрипя, приоткрылась. В просвете показалась седая шевелюра и старческое лицо в очках с золотой оправой. Старик Венсан сразу же вызвал у Артура ассоциацию с западноевропейским Санта-Клаусом: та же довольно длинная, но ровно подстриженная, почти белая борода, бодрый взгляд неожиданно ярко-голубых и чуть хитроватых глаз сквозь круглые линзы, уверенная, по в меру широкая улыбка. Не хватало только румянца. На щеках француза лежал оттенок бледности, нос и скулы заострились.

— Bonne soir'ee, [34] — раздался глуховатый баритон, примешивая к русским словам французский прононс. — Я знаю, кто вы такие. Вы — посланцы России. Проходите, не теряйте времени.

— Здравствуйте, месье Венсан, — ответил парень. — Какая приятная неожиданность — услышать в сердце Женевы русскую речь и особенно от вас.

«Посланцы» проследовали в чисто убранную и просторную гостиную. Окна были закрыты тёмными шторами из габардина, и единственным источником света в помещении являлся старомодный светильник, висевший на оклеенной голубыми в чёрных ромбиках обоями стене.

Венсан уселся в плетёное коричневое кресло и церемонно указал своим спутникам на два точно таких же, стоявших чуть поодаль.

— Мсье Венсан, раскройте тайну, откуда вы так хорошо знаете русский язык. Я, признаться, готовился к беседе на языке глобализации, то есть на английском, — Артур не решался переходить сразу к делу, опасаясь, что своенравный старик может замкнуться в себе.

— Ах, да, глобализация, — мечтательно сказал физик. — Именно ей-то я и обязан знанием языка Фёдора Достоевского. Глобализация сближает народы и страны, роднит чужие и несхожие судьбы. Моя жена была русской, она умерла почти десять лет назад.

Его лицо помрачнело. Задумавшись, почти не замечая присутствующих, Венсан смотрел на обрамлённую серебристой металлической рамкой фотографию ещё молодой темноволосой женщины, поставленную на комод.

— Нас, меня и мою тогда ещё будущую жену, много лет назад познакомил в Советском Союзе ваш дядя. Забавно, но у неё не очень хорошо шёл французский и, поверите ли, я освоил русский, чтобы лучше понимать её. Любовь, подчас, творит чудеса, господа. Вообще-то, мы французы, похожи на вас — русских. Уж простите, что я так, в широком смысле, объединил вас. Так знаете, чем похожи? Мы не любим учить иностранные языки, потому что слишком уповаем на свой родной. На его логос, на его богатство.

Артур вежливо улыбнулся. Велимир сказал:

— Вы — исключение, мсье Венсан.

— Вы ошибаетесь, господин Обрадович. Моя исключительность состоит в другом. Я всю жизнь был идеалистом. Впрочем, таким было почти всё моё поколение, причём по обе стороны «железного занавеса». Одни верили в торжество социалистической справедливости, их оппоненты — в либеральную свободу. Я же верил просто в людей. Верил в науку, в дружбу, в любовь. Что осталось у меня? Старость и разочарование. Нет, нет, на самом деле человек совершенно одинок в нашем мире. Мы рождаемся и умираем одинокими. И только играем в коллективные интересы.

— Мсье Венсан, ваши открытия принадлежат человечеству. И оно этого не забудет. Вы не зря верили в людей, — Артур старался подвести физика к цели их прибытия.

— И что же творят эти ваши люди? Мало им было холодной войны. Радовались бы разрушению Берлинской стены, сближению Запада и Востока. Так нет же, им понадобилось столкнуть их лбами! — раздражённо ответил старик, и его седые пряди возмущённо задрожали.

— Всего-то горстка отщепенцев во главе с двумя властолюбивыми безумцами. Та крупица сильно действующего яда, которая способна убить могучий и цветущий организм, — сказал Артур.

— Могучий да цветущий? — саркастически вопросил физик, и его глаза блеснули холодной синевой. — А не кажется ли вам, господин Салмио, что проблемы человечества коренятся в его, если хотите знать, несовершенстве в целом. Хорошо, если оно только цивилизационное несовершенство, культурное, ну а вдруг — видовое, биологическое?

Молодой учёный промолчал. Старик, уставший от одиночества и страха, хотел выговориться, выразить свою досаду. Ему пришлось немало пострадать. Мешать ему не имело смысла. Венсан словно угадал мысли Артура.

— Не смею обременять вас стариковскими признаниями, но мне недавно исполнилось девяносто лет. Поэтому, пользуясь случаем, скажу: когда вы начнёте разменивать девятый десяток, молодой человек, вы заметите, как постепенно уходит страх за свою жизнь, — он мягко, будто извиняясь, улыбнулся. — У меня его не осталось. И, пожалуйста, не воспринимайте всерьёз старческий скептицизм по поводу бытовых истин. Я был идеалистом и умру им. Пусть вера в добро лишена оснований — я не хочу иного. Плоский цинизм и речи в духе тургеневских нигилистов — не моя стезя. Как и убогий утилитаризм. Cogito ergo sum. [35] Давайте поговорим о том, что, как я вижу, вертится у вас на языке. Я буду рад вам помочь, если найдётся чем.