общества не застрахованы от возврата «подавленных инстинктов» (каким

было, в соё время, установление тоталитарного режима в демократической

Веймарской республике). Во-вторых, благополучные буржуазные

государства, основанные более на соображениях личного интереса, чем на

страстях, окружены и пронизаны иными в смысле морали обществами и

группами. И то и другое меняет привычные концептуальные рамки западной

политологии.

От Гоббса до Арона, включая Клаузевица и Вебера, политические

мыслители сходились в понимании различия между внешними и

внутренними делами. Оно состоит в том, что внутри себя нации находятся в

гражданском состоянии мира, когда только государство обладает законным

правом на насилие. В то же время на международной арене нации эти

оставались в первобытном состоянии соперничества, то есть потенциальной

войны: государства оставляли за собой право применить силу в качестве

решения, заменяющего переговоры (торг). В этом смысле война была

продолжением политики другими средствами. В конце ХХ века «мы

присутствуем при усилении угроз безопасности для либерального общества

не извне, а изнутри – из-за упадка «современного государства», его

50

монополии на насилие внутри и его возможности вести войну вовне»74. С

одной стороны, внутренняя уязвимость современных западных обществ

вследствие демографических сдвигов, и, с другой стороны, размывание

суверенитета вследствие глобализации и интеграции, составляют предмет

озабоченности французских политологов, поскольку они снижают

классические показатели французского внешнеполитического могущества.

Подтверждением такого взгляда служат размышления А.-М. Ле Глоаннек о

возможности существования самостоятельной стратегической концепции в

постбиполярном мире где-нибудь, кроме США75.

У автора нет сомнений в том, что «с крушением СССР и его империи

/…/США триумфально сделались единственной сверхдержавой в мире» 76.

А.-М. Глоанек в целом согласна с тем, что США, являясь первой

политической и военной державой мира, остались центром производства

стратегических концепций, в то время как Франции, Германии и России

придётся лишь худо-бедно приспосабливаться к новым условиям.

Стратегическая (военная) область – одна из сфер, в которой материальные

факторы могущества играют фундаментальную роль, и здесь

непререкаемость американского могущества наиболее очевидна автору.

Одной из составляющих этого могущества является ядерное оружие. Конец

блокового противостояния в отсутствие явного противника отодвинули

значение ядерного соревнования между Западом и Востоком и вообще

соревнование ядерных потенциалов на второй план. Но снижение

стратегической роли ядерного оружия не уменьшило американского

превосходства, а только его усилило. США получили непререкаемое

первенство в обычных вооружениях нового поколения (так называемое

«умное оружие» или оружие точного наведения) благодаря мощному

74 Ibidem. Р. 384.

75 Le Gloannec A.-M. Y-a-t-il une pensйe stratйgique dаns l’aprиs-guerre froide ? // Les nouvelles relations internationales … Chap . 13.

76 Ibidem. P. 357.

51

технологическому рывку последних десятилетий. В этом плане Франция, не

имеющая доступа к подобному оружию, сильно отстаёт от США по

материальным показателям могущества.

Одна из относительно новых формул ядерного сдерживания, заменившая

прежнюю модель «сильный сдерживает слабого» (du fort au faible) на

«сильный сдерживает сумасшедшего» (du fort au fou), нацелена не на Восток, а на Юг. Именно здесь и возможно только здесь77 для Франции речь идёт

уже не о сопоставлении потенциалов, а о подлинной стратегической

идентичности, поскольку, в отличие от французов, американцы допускают

сдерживание посредством войны, т.е. могущество, как способность победить

в бою, а для французской дипломатии это измерение отсутствует78.

Во времена холодной войны атомное оружие было великим уравнителем