В кухне царит аромат жареного мяса. На вертеле в очаге томится баранья тушка, срываются с прожаренных боков капли жира, падают на уголья, шипят. Янек, весь взмокший, спрыскивает жаркое из ковшика, оглядывается на меня укоризненно. Мол, работница, тоже мне... шатается неизвестно где.

– Да знаю, - винюсь.
– Прости. Надо было с Галой все дела закончить. Сейчас, только руки сполосну - и помогу!

Но сперва загляну в укладку. Не бегать же по кухне в сетчато-ячеистом недоразумении, а то, чего доброго, Васюта решит, что и я к мальцу клинья подбиваю, как моя предшественница. Скромнее надо быть, Ваня, скромнее.

Приходится попыхтеть, чтобы откинуть тяжёлую крышку сундука. И сразу же меня окутывает аромат лаванды, полыни и старого благородного дерева: где-то там, в недрах укладки, втиснут мешочек-саше. Глаза разбегаются. У-у, да тут не только рубахи, тут и сарафаны, сорочки, платки, шали, душегреечки... И всё - с вышивкой, красной на белом, чёрной на белом, гладью, крестом, накладным шитьём... Ох, всему бы этому смотр учинить, да некогда - Ян ждёт.

Сестрица-то Васютина постройней меня была, так что пусть лежат её вещицы спокойно, а я возьму вот эту рубашку, не иначе, как с хозяйского плеча. Хоть и широка, но под пояс пойдёт, а рукава подвернуть недолго - и хоть в мир, хоть в пир, как моя бабушка говаривала.

И впервые в своей жизни заступаю на работу в вечернюю смену. Ян смотрит на меня, преображённую, с таким одобрением, что мне становится неловко: значит, прошлый мой наряд он забраковал, как и дядька, хотя вслух ничего и не высказал.

– Много народу?
– интересуюсь, чтобы скрыть смущение.

– Полон зал.

– А этого хватит?
– киваю на барашка.

– Это уже второй.
– Ян поворачивает вертел, фиксирует, прижимая какими-то защёлками к распоркам.
– Они ж не есть приходят, а выпить, за жизнь поговорить. Еда - это так, на закуску, чтоб не захмелеть.

– О чём же разговоры?
– интересуюсь.

– Всяко разно. Да и не только. В нарды играть могут, песни петь, походы вспоминать. Иногда во дворе на учебных мечах бьются.

Это ж... не трактир, а какой-то клуб по интересам получается.

– И что, даже девки не ходят?
– не удерживаюсь. Как оно там с "облико морале" у нынешних Муромцев?

– Ну... если кто со своей придёт. У нас с этим строго.

Да, парень. Крутой у тебя дядька. Не только тебя блюдёт.

– А если кто чужой заглянет? Так, погулять-подраться захочет?

Ян смотрит на меня, как на ненормальную, и я прикусываю язык. Такому хозяину вышибала не нужен, сам забияку выставит. Да и не в своём уме надо быть, чтобы на неприятности с Васютой нарываться, ведь, как в былине, на одну руку посадит, другой прихлопнет - мокрое место останется.

– Ладно, Янек. Прости, что бестолковлюсь, я ж тут новенькая. Чем помочь?

– Всё, - отрезает он.
– Доходит уже.

Вот так. Сам, мол, управился, без твоей помощи. Я, собственно, не в претензии, сама знаю, что прогуляла, но вроде уже настроилась на работу... Дай хоть что-то предложу.

– Давай попробуем чесночный соус сделать. И вина туда добавим, и специй. Увидишь, ещё лучше будет.

Янек косится недоверчиво. Пожимает плечами

– Ты кухарка, - говорит осторожно, - тебе и делать. Пробуй, коли испортить не боишься, мне-то что.

Ещё днём я приметила связки чеснока, развешенные между посудными стеллажами и ступку на полке со специями. Прикидываю: и барашек велик, и любят мужики остренькое, экономить не будем. Очищаю две крупные головки, растираю в ступке кусочек мускатного ореха, гвоздику, перец, подумав, туда же строгаю несколько щепоток сушёного розмарина. Потом уже добавляю чеснок, всё хорошенько толку, помещаю в сотейник.

Хорошо бы, конечно, разбавить это дело крепким бульоном, но за неимением - добавляю кипятку из чайника. По моей просьбе Янек, тяжко вздохнув, изымает из шкафчика бутылку вина. Пробую на язык - ничего, лёгонькое, сухое, то, что надо; добавляю к соусу и слегка увариваю.

Янек принюхивается к душистому пару. Недоверчивая гримаса сменяется удивлённой.

– И чего мне с этим?

– А то же, что и раньше. Поливай потихоньку со всех сторон, и корочка будет румянее, не пересохнет, и вкус добавится. Надо бы, конечно, с самого начала так делать, но тут уж моя вина, не успела. Что-нибудь ещё нужно сделать? Может, хлеб нарезать?

– Можно. Вон там, на стойке, и доска, и ножики. Только не порежься, с тебя станется!

Нож входит в каравай, как в масло. Бесподобная заточка. Настолько хороша, что мякиш свежайшего хлеба под лезвием не сминается. Кто хоть однажды боролся с тупым ножом, тот меня поймёт.

– Сам точишь, Ян?

– Ну.

Дядьке подражает или сам по себе неразговорчивый?

– Меня бы поучил, - с завистью говорю.
– А то всю жизнь приходится кого-то на стороне просить, чтобы заточили...