Он смотрит растеряно и внезапно краснеет. Да не домогаюсь я, парень, честное слово!

Минут через двадцать заглядывает Васюта. С удивлением, и, кажется, насмешливо смотрит, как Ян учит держать меня точильный брусок (тут уж моя очередь краснеть), затем принюхивается, довольно хмыкает. А то! По всей кухне уже прочно царит чесночный дух, а мужички до него всегда большие охотники. Васюта отмахивает тесаком от тушки два громадных куска на нашу долю, остальное без видимых усилий уволакивает гостям.

Я с опасением тыкаю вилкой ломоть, края которого свешиваются с тарелки, и понимаю, что без Норы не справлюсь. Собакин как чувствует, уже ломится в дверь, капая на ходу голодной слюной.

– Да она тут без тебя полбарана умяла, - ухмыляется Ян.
– Куда в неё столько влезает? Совсем животину не кормишь.

– Она попрошайка, и ты на её уговоры не поддавайся.
– А сама отрезаю и стужу для любимицы вкусный кусочек.
– Лабрадоры все такие, у них чёрная дыра в желудке. В тебя вот тоже полбарана войдёт...
– Перекладываю в его почти опустошённую тарелку большую половину от своего куса.
– Куда что девается, не пойму, не кормит что ли дядька?

Он возмущённо вскидывает глаза, затем понимает: шучу. Улыбается.

– Кормит. Только потом гоняет сильно: воинскому делу учит.

Есть над чем подумать. На вид парню не больше четырнадцати, а его уже гоняют. Впрочем, суворовцев с того же возраста начинают обучать. А здесь жизнь страшнее: не знаешь, кому на зуб попадёшь, выйдя из дому в ближайший магазин.

– Ты подмети, - говорит он, поднимаясь из-за стола, - а посуду я сам помою. Уж завтра с утреца начнёшь тут заправлять.

Печь за меня протопят, посуду помоют, тяжести перетаскают, пылинки сдуют. Вот я попала... Видимо, здесь и впрямь очень нужна кухарка.

А, собственно, зачем? Сейчас, например, мужики прекрасно без меня управились. С кастрюлями не дружат, но, может, просто не любят? Наверное, им легче на целую ораву зажарить одного-двух барашков или поросят, или гусей, - по-простому, без изысков, чтобы сытно было, чем с борщами и пирогами возиться, а хочется ведь иногда и горячего похлебать, и побаловать себя чем.

– Обедать к нам приходят, - разъясняет парнишка мои сомнения, высказанные вслух, - человек пять-шесть у дядьки всегда столуются. Покушать любят хорошо, чтоб спокойно было, по-домашнему, сами-то холостяки. А у нас тут тихо, не то, что у других. Ну, это он тебе завтра сам обскажет. А ты здесь надолго?
– Поколебавшись, уточняет: - Уйдёшь... или остаться решила?

– Уйду, - отвечаю, и сразу в носу начинает щипать. Что за притча: я ещё толком здесь не работала, на этой чудесной кухне, не обжилась, а мне уже и уходить обидно!

– Жаль, - говорит он. И непонятно, чего ему жалко: того, что придётся вновь искать на моё место замену, или меня, бестолковую.

От открытого огня жарко, к тому же кажется, что вся я пропахла чесноком, даже волосы. Распахиваю настежь дверь - проветрить, и выхожу на воздух. Отяжелевшая Нора волочётся следом.

Уже темно, на крюки под скатами крыши вывешены лампы. Я таких ни разу не видела, даже гадать не берусь, масляные или керосиновые? Керосинки-то я ещё помню, застала в детстве, но если здешние мастера ваяют их по собственным образцам, могу и не узнать. Свет падает и из окон дома, и от дальних фонарей, протянувшихся частой цепочкой вдоль улицы. В общем, заблудиться трудно даже при желании. Человек шесть Васютиных гостей, здоровущих, под стать хозяину, степенных, расположились на крылечке, кто стоит, кто сидит, крутят цигарки. Переговариваются, временами похохатывают, в мою сторону не глядят. Хорс нахально оттесняет моего собакина, требует внимания. Чешу его за ухом.

– Ишь, ластится, паразит, - доносится с крыльца насмешливое. Я так и замираю: вот тебе и не глядят!
– И Васюты не боится...

– А главное, что она его не боится, - подхватывает другой, а кто - в тени не разберёшь. Настораживаюсь: кого это мне надо бояться - Васюту или Хорса?
– Ведь он, паразит, на прошлой неделе оборотня заломал, и хоть бы что. Только крепше стал.

Кто - Хорс или Васюта? С обоих ведь станется.

– А ей что!
– вмешивается ещё один.
– Она вчера на Цветочной улице ящера уложила!

– Врёшь!

– Не вру! С полщелчка! Из забора штырь одной рученькой выдернула и, как на рогатину, насадила. Так что - смотри, лапы не распускай! Это тебе, брат, не Ольга!

– Так-то, брат, - вздыхает ещё кто-то.
– Богатырка! Бывает же на свете такая красота!

Да это они обо мне, что ли?

Сзади, словно сгусток тьмы, появляется в дверях Васюта: ей-богу, он, я его снова спиной почуяла. Хорс виновато отступает. Так кого из вас мне бояться, мальчики?

И тут откуда-то с дальнего конца улицы доносится вскрик, словно от боли. В ночной тиши пустынного квартала его хорошо слышно. Потом короткий вопль, прерываемый уханьем-смехом. И в ответ немедля рявкает Хорс, да так гулко, что у меня звенит в ушах.