А если бы потащил, вдруг думаю, сильно бы я сопротивлялась? И мысленно вешаю на сердечную мышцу ещё один замок. Клац!

Дура.

...Никогда бы не подумала, что тренировки - столь тяжкий труд. Рубаха на мне взмокла аж на животе. После пятнадцатого выстрела Васюта, наконец, сжалился.

– Хватит на сегодня. Оружие прибери.

Я добралась до кровати и рухнула. Минут через пять поняла, что если не встану сейчас, не сделаю этого никогда.

Спину сводит судорогой. Двигаю лопатками, пытаюсь потереться о дверной косяк - сама-то не могу массировать, не дотянусь! и решаю: будь что будет, а ванная сейчас моя. Всех разгоню. Вот только рубаху свежую достану, на смену. Тяжёлая крышка укладки едва не выворачивается из-под ослабевших пальцев. Неловко ткнувшись рукой в груду материи, почувствовала что-то твёрдое там, в холщовых и льняных недрах.

Пошарив, выуживаю на свет ларчик... нет шкатулку! Большую, как моя домашняя, для рукоделья. Ух, ты! Моя-то дешёвым гобеленом обтянута, а эта - из бересты, а на крышке - женская фигурка держит в поднятых руках стилизованные колоски, а за спиной у неё кружит солнышко-свастика. Макошь, покровительница всех женских рукоделий, как в нашем деле без неё? Откидываю крышку.

Так и есть, рукодельная! Вот только всё в ней перемешано - нитки, иголки, крошечные ножницы, лоскуты, и бусины. Зато будет, чем заняться вечерами. Ежели Васюта, конечно, позволит, шкатулка-то не иначе, как сестрицы покойной, тут без его разрешения не обойтись.

– Васюта, - заявляю, входя на кухню.
– Чур, ванна моя! Никого не впущу, ни живого, ни мёртвого!

К моему удивлению, он не возражает.

– Я тебе уж воды налил. Горячо, смотри, не выскочи. И травок добавил, попарься; cпину, поди, ломит.

...- Оу!- подвываю минуту спустя, выскакивая, как ошпаренная, из воды.- Васюта-а-а! Ты что, сварить меня удумал? Только не вздумай заходить!
– добавляю поспешно, потому что он ужё суётся в дверь.
– Ничего себе - попарься! Сразу бы в кастрюльку посадил, да на огонь, чего уж там!

– А ты потихоньку, - советует он. И чувствую по голосу - ухмыляется.
– Привыкнешь. Мне-то ничего...

– Тебе ничего, - ворчу, окуная на пробу в воду палец и добавляя холодной.
– У тебя шкура вон какая толстая, а я существо деликатное, нежное.
– Вздохнув, сажусь на край ванны.
– Ты сам-то здесь помещаешься? Не тесно?

За дверью смешок.

– Ещё и для тебя место останется.

– Уйди, ирод, не подслушивай!
– я швыряю в дверь полотенцем. Опускаю ноги до колен. Горячо, но уже можно терпеть. Немного погодя опускаюсь полностью... почти полностью, улечься не получается - ногам не во что упереться. Рост-то у меня не Васютин! Кое-как пристраиваюсь, опершись спиной о бортик. Всё равно хорошо, хоть и не дома... Минут через десять Васюта деликатно стучится.

– Ты там жива ещё?

– Нет! Как раз вкрутую сварилась. Васюта, а у тебя в укладке шкатулка рукодельная, можно ею пользоваться?

Молчание.

– Эй!

– Какая она из себя?
– спрашивает Васюта. Конечно, мужики такие мелочи не помнят.

– Такая... не маленькая, из бересты, с Макошью на крышке. Внутри всякие ниточки, клубочки...

– С Макошью? Узнала? Бери. Полотенце-то дать?
– спрашивает он.

– Да... ой, нет!
– я вспоминаю, что полотенце у самой двери, брошенное.
– Сама возьму. Хитрый какой нашёлся.

Пар наполнен ароматом лаванды, тело моё бел...красное распарено, размякло, вылезать не хочет. Не заснуть бы, а то нахлебаюсь...

Вечером мы жарим цыплят на вертеле. Цыплятки крошечные, на один зуб. Васюта считает это баловством, мол, хватит с мужиков индеек, но я возражаю. Большие птички сойдут, как основное блюдо, но быстро остынут, а маленьких мы замаринуем в медовой заправке и по ходу будем готовить и подавать горячими.

...Из любопытства заглядываю в зал. Он полон; ставни, как обычно вечером, прикрыты, но уже горят ровным светом масляные светильники. Гул голосов, треск костей на зубах... Говорила я, понравятся им цыплята. Выхожу на крылечко подышать, на белый свет полюбоваться.

И минуты не проходит, как сзади меня облапливают ручищи не менее Васютиных. Потеряла бдительность, блин.

– Ох и сударушка!
– шепчут пьяненько в ушко, - пойдём, что ль, помилуемся...

В иное время я бы завизжала. Но дневные занятия как-то резко повысили мою самооценку. И я, не оборачиваясь, без замаха, но достаточно сильно тычу локтём в чей-то живот. Попала.

– Уйй, - отзываются за спиной жалобно. Поспешно оборачиваюсь. Кто ж такой прыткий? Держась за живот, согнулся пополам здоровенный парень, морщится, бедненький. А я виновата, что такая маленькая, но сильная? Мой локоток ему, должно быть, в солнечное сплетение заехал. Болевой центр, знаете ли...

– Ну, ты, - решительно упираю руки в боки. Парень с трудом разгибается, и я вдруг вижу, что годков-то ему не особо много, хорошо если семнадцать-восемнадцать. Он просто вымахал под два метра.
– ...дамский угодник, - продолжаю, охолонув.
– Руки-то не распускай! Смотри, куда лезешь, нашёл "сударушку"! Я ж тебе в тётки гожусь!

Хотела сказать - "в матери", но постеснялась. За спиной охальника как из-под земли вырастает мужичок постарше, придерживает младшего за плечо:

– Прощенья просим, сударыня. Молод, глуп.
– И что-то быстро шепчет оболтусу. До меня доносится: "На Цветочной улице... своими собственными ручками... как на рогатину". Ага . Слава моя бежит впереди меня.