Это правда, что, будь я просто редактором, то ограничился бы извинением в виде короткого взвешенного письма. Это правда, что я в Ливерпуле потому, что я еще и политик. Но мое извинение отличается по масштабу, а не по характеру, от любого другого компетентного редакторского извинения. Джонсон-политик извиняется и отказывается извиняться именно за те же вещи, что и Джонсон-журналист. Майкл Говард, Стивен Гловер и жители Ливерпуля совершенно правильно возражают против отдельных частей статьи, но я не могу согласиться с мнением Майкла Говарда, который называет всю статью «вздором от начала и до конца». Для этого мне потребовалось бы провести что-то вроде префронтальной автолоботомии.

Несмотря на искажения фактов и бестактность, за что я приношу свои извинения, в передовице прошлой недели высказываются и правильные мысли: о фальшивых чувствах, о жалости к себе, риске и нашем отказе понимать, что иногда мы бываем авторами собственных несчастий. Эта мысль дошла до меня, когда я вез ребенка на футбольный матч и слушал репортаж об игре сборных Англии и Уэльса, на которой планировалось помянуть минутой молчания Кена Бигли. Я слушал с возрастающим недоверием и отвращением, так как вместо того, чтобы помолчать, болельщики принялись тараторить, сквернословить, отпускать колкости и свистеть. Через несколько секунд рефери в замешательстве не выдержал, свистнул и начал матч. На следующий день газеты ни словом не обмолвились об этом ужасном событии, и я задумался над причинами. Как люди могли вести себя, словно какие-то головорезы? Реакция толпы показала, что там была фальшь: церемония потребовала от людей проявить те чувства, которых они – явно, увы – не испытывали.

Предположим, болельщиков попросили бы почтить минутой молчания память тех, кто погиб на войне, или жертв террористических актов ИРА. Молчание прерывалось бы только покашливанием. Так что большинство фанатов в некотором смысле испытывали протест против навязанных им эмоций. И это заставило меня задуматься о передовице на тему культуры сентиментальности в современной Британии, которая близка культуре жертвенности. Мне захотелось написать об этом статью не потому, что я хотел оскорбить жителей Ливерпуля, а потому, что, на мой взгляд, в последнее время мы не упускаем возможности обвинить государство и потребовать от него компенсации, и это серьезная проблема. Да, нетактично было указывать на это в контексте смерти Кена Бигли, и я прошу у его семьи прощения, если причинил им боль. Но когда член семьи погибшего заложника говорит, что у премьер-министра «руки в крови» г-на Бигли – это чушь. Руки в крови только у тех, кто убил Кена Бигли, и надо обязательно напоминать об этом.

Важно отметить нашу склонность винить государство, так как мы живем во все более разобщенном обществе. В таком обществе государство делает все больше и больше, множатся пособия для нуждающихся, а добрые прежние человеческие чувства и привязанности к соседям и семье теперь выливаются в потоки сентиментальности. В некотором роде мы так же бесчувственны по отношению к нашим старикам, как и любая другая страна в мире. И все же мы настолько сентиментальны к существам, не принадлежащим к человеческому роду, и так деспотичны в нашей сентиментальности, что скоро станем первым форпостом цивилизации в запрете охоты.

Мы настолько готовы видеть себя в качестве жертв, что наша культура все больше превращается в культуру истеричной компенсации здоровья и безопасности, где главные виновники – журналисты-паникеры, трусливые политики и бестолковые судьи, которые должны пресекать попытки адвокатов обвинить кого-то другого – обычно государство – в несчастьях своих клиентов. Таковы взгляды The Spectator, его редактора, Стивена Гловера и, держу пари, Майкла Говарда. Я искренне и от всего сердца извиняюсь за оскорбление, нанесенное в передовице на прошлой неделе, и за бестактную неточность изложения. Но от своей точки зрения я отказаться не могу.

Этого достаточно, чтобы зарыдать. Вот мы и докатились, нация, которая когда-то лидировала в мире по научным открытиям. Кто выдвинул теорию гравитации? Британец. Кто открыл кровообращение? Мы. Где обитал Фарадей, когда разработал теорию электромагнетизма? Именно здесь, в Британии.

Мы ответственны почти за каждое революционное научное открытие, от телевидения и компьютера до судна на воздушной подушке и пресса для брюк. Мы открыли ДНК и разработали антибиотики. Было время, когда в верхушку британского истеблишмента входили ученые: Джон Холдейн [100] , Чарльз Сноу [101] – всех не перечесть.

До того как стать политиком, г-жа Тэтчер с гордостью утверждала, что она радикально изменила состав мороженого Mr Whippy, чтобы оно включало больше холодных воздушных пузырьков на кварту растительных жиров. Но прежде всего мы были нацией, которая возвестила о начале века атома.

Это была тема моего первого серьезного эссе, и я с радостью признаюсь, времени прошло достаточно, что я полностью переписал его из книги издательства Ladybird. Эссе называлось «Атомная энергия». Я написал его в возрасте девяти лет в духе ничем не омраченного и буйного технического оптимизма, в котором я воздавал хвалу удивительным открытиям, последовавшим за расщеплением атома урана-235.

Думаю, таких детей, как я, были тысячи. Нас изумляли и зачаровывали портреты Кокрофта [102] и Уолтона [103] в кембриджских лабораториях и жуткое радиоактивное свечение в трубках и дистилляторах, их волосы гладко зачесаны назад, на лицах восторженная сосредоточенность гениев.

А как можно забыть великого Резерфорда [104] – так и стоит перед глазами – и как он догадался, глядя на стопку падающих книг, что более тяжелые изотопы более неустойчивые? Это нация, которая расщепила атом. Однако сегодня, друзья мои, как мы пали, насколько изменились с того времени, когда занимали ведущее положение в мире.