Интересно, что подобные метафоры порой вовсе не кажутся метафорами. К примеру, когда мы говорим «она – воровка», то на самом деле не утверждаем факт, а создаем метафору. «Она» – это цель, а «воровка» – источник, и мы берем некий элемент «воровки» и применяем его к человеку, о котором идет речь. Конечно, существует очень мало свойств, присущих воровке, поэтому задача решается довольно легко и данное высказывание воспринимается как буквальная истина, а не как метафора. А теперь подумайте о том, что происходит, когда вы клеймите кого-то как «воровку» – все остальные качества этого человека вы отбрасываете. Никто не ворует по двадцать четыре часа в сутки. У воровки может быть семья. Вы могли бы сказать: «Она мать», – подразумевая того же самого человека, но придав цели совершенно иной набор качеств. Однако если уж мы сделали такое метафорическое допущение, значит, у нас были соответствующие данные. Когда кто-то совершает преступление, люди, знающие этого человека, нередко говорят: «Но ведь он был таким хорошим!» Им бывает трудно сопоставить эту новую информацию с метафорой «Х есть друг».

Альфред Коржибски, основоположник общей семантики [175] , пошел еще дальше и предложил по возможности избегать использования глагола «быть», особенно в качестве глагола-связки, соединяющего друг с другом две идеи (другими словами, знака равенства) [176] . Мы можем избегать таких конструкций – например, заменяя все формы глагола быть (есть, был, будучи, бывший), уравнивающие разные вещи, фразами типа «похоже на Х» или «обладает свойствами Х». Или используя вместо существительных глаголы: тогда фраза «Сью – (есть) воровка» трансформируется в «Сью украла деньги с работы». Заметьте, что таким образом мы превращаем суждение в наблюдение. Если вы говорите «Сью – воровка», то вряд ли люди сразу же спросят вас: «Почему вы называете ее воровкой?» А если вы скажете, что она украла деньги с работы, то собеседники могут поинтересоваться и причиной ее поступка. Отказ от неосознанного или бездумного использования метафор открывает перед нами возможность рассуждать и задавать вопросы.

Однако я совсем не хочу сказать, что все метафоры препятствуют ясности мышления и проникают в наше подсознание как коварные чужаки. Напротив, метафоры служат полезной цели, и без них у нас бы вообще не было языка – только кряхтение, жесты и немногочисленные слова, обозначающие важные предметы и действия. И без метафоры у нас бы, вне всяких сомнений, не было магии. Вся магия, независимо от специфики отдельных практик, зиждется на наборе базовых метафор. Например, представитель церемониальной магии рисует сигил при помощи магического квадрата, читает текст инвокации конкретного планетарного ангела, и все это он проделывает в подходящий планетарный час с целью достижения какого-то эффекта. Ведьма может умастить каким-то веществом свечу определенного цвета и молиться, пока та горит. Практик худу собирает природные и не совсем природные материалы, зашивает их в кусок войлока и прячет где-то в своем доме или на теле. Эти практики кажутся разными, но в каждой из них присутствует метафорическое начало. Приверженец церемониальной магии выбирает планетарный час и квадрат согласно метафоре, связывающей его желание с планетами. Ведьма и практикующий худу выбирают определенные цвета и субстанции по той же причине – из-за существования метафорической связи между выбранными предметами и желанием. Антропологи называют это принципом симпатии, то есть верой в то, что схожие объекты могут влиять друг на друга.

Принцип симпатии и его «родственник», принцип контакта (объекты, однажды контактировавшие друг с другом, продолжают оставаться в магическом контакте, поэтому один волосок способен повлиять на все тело), могут быть объединены в принцип метафоры; принцип контакта лежит в основе варианта метафоры – синекдохи. Одна вещь, магический символ, обозначает другую вещь, магическое означаемое. Голубой цвет для ведьмы означает исцеление, а для церемониального мага – деньги. Но и в том и в другом случае мы имеем дело с метафорой идеи. Соответственно, различия между системами магии – низкими или высокими, народными или религиозными – обусловлены не столько целями, сколько скорее эстетическими соображениями, определяющими выбор метафоры. В конце концов, ведьма может так же легко сжечь белую свечу, чтобы пообщаться со своими богами, как и зеленую – для привлечения богатства.

Выбор магических метафор – это эстетическое решение; значит, чтобы понять магическую метафору, необходимо понимание эстетики. Эстетика, наука, изучающая то, что затрагивает чувства людей, – часть аксиологии, науки о ценностях. Эта сфера всегда была довольно непростой для изучения, поскольку философы достаточно рано осознали, что кажущееся приятным одному человеку другие могут находить неприятным. Многие из них просто умывали руки, повторяя вслед за Цицероном: «О вкусах не спорят» [177] . Однако другие философы – и таких ничуть не меньше – признают, что этика, наука о правилах поведения, является отраслью аксиологии. Существует ряд достаточно универсальных принципов, действующих в области вкуса. Так, нам нравится симметричное или почти симметричное, мы любим пропорции, основанные на золотом сечении, мы склонны предпочитать завершенность незавершенности. Но даже эти принципы вкуса нарушаются для достижения художественного эффекта. К примеру, многие композиторы используют в качестве выразительного средства диссонанс. Следовательно, любая стоящая эстетическая теория должна учитывать и факт многообразия людских вкусов, и то, что любое эстетическое правило один художник может нарушать, а другой – признавать прекрасным и непреложным.

В магии мы вполне можем руководствоваться следующим правилом: «Я мало что знаю об искусстве, но знаю, что мне нравится». Если выражаться более научно, то оно будет звучать так: «Эстетическая ценность любой вещи заключается в воздействии данной вещи на человека в конкретное время и в конкретном месте». Мне нравятся анчоусы, поэтому у меня с ними целый ряд приятных ассоциаций, а еще мне по душе сильные ароматы. Я люблю панк-рок, поскольку мне нравятся его энергия и ритм. Я люблю природу, так как испытываю чувство благоговения и покоя, когда нахожусь на ее лоне. Кому-то могут нравиться песни в стиле кантри, потому что в них забавные стихи. Казалось бы, такого рода персональная эстетика означает, что эстетических ошибок быть не может. Но это не так: эстетической ошибкой было бы притворяться, что вам нравится то, что на самом деле не нравится. Конечно, вы можете научиться любить что-то или попытаться изменить к этому свое отношение, но притворяться, будто вам что-то нравится, то есть лгать самому себе, – это и есть эстетическая ошибка.

Другая эстетическая ошибка – отмахиваться от всех эстетических вопросов, говоря: «Раз вам это нравится, значит, это правильно для вас». И хотя с одной стороны, это правда, с другой – это недооценка возможностей эстетической инновации. Исходя из этой точки зрения если все объекты эстетически равны, то зачем суетиться и создавать новое искусство или экспериментировать? Предметы прикладного искусства – такие как обои – и популярная музыка хороши на своем месте, но если человек основывается исключительно на принципе «мне это нравится, значит, это хорошо для меня», то они становятся для него фундаментом всего искусства. Чтобы думать и развиваться, нам нужны более сложные эстетические задачи. Магия, если она осуществляется правильно, обеспечивает нас такими задачами – как и хорошее искусство. Одна из важнейших задач, особенно в эпоху постмодерна, – признать, что традиции существуют по определенной причине: они действуют в течение какого-то периода и нравятся большому числу людей. Так что если у вас есть веская эстетическая причина, то вы можете использовать веер вместо атама. Но, поступая таким образом, мудрый экспериментатор признает, что атам и веер – это разные предметы с разной историей и семиотическими связями.

Если бы принцип «нравится – не нравится» работал как простой выключатель, мы бы могли ограничиться таким правилом: если это работает для тебя, используй это. Однако что-то может работать для кого-то множеством способов. Давайте возьмем некую воображаемую ситуацию. Эмбер изучает ритуальную магию и достигла того этапа, на котором следует изготовить жезл, представляющий волю мага. Не являясь сторонницей какой-то конкретной магической традиции, она немного растерялась. В традиции «Золотой Зари» принято использовать богато украшенные, громоздкие, увенчанные лотосом жезлы, тогда как в гримуаре «Ключ Соломона» описывается довольно простая, срезанная в определенное время ветка с начертанными на ней символами. В некоторых книгах говорится, что ветка должна быть от бузины (а там, где живет Эмбер, бузина не растет), в других упоминается дуб или ясень. В одном источнике рекомендуется даже тис. Женщина поспрашивала у знакомых и получила такой ответ: «Найди что-нибудь, что тебе по душе». Наконец она увидела жезл, сделанный из меди и инкрустированный полудрагоценными камнями (в основном агатом и кварцем). Обрадованная, Эмбер купила его – помимо всего прочего он показался ей красивым.