году совершенно случайным образом опрокинули его, но уже вместе с

конституционной монархией.

Говоря правду, им действительно не за что было любить это министерство.

Его «мещанская» честность и стыдливость мешали ему лакомить Францию

фразами о ее призвании побеждать народы, к вящему их преуспеянию, и

воспрещали также разделять восторги толпы к недавнему еще прошлому страны, которое величалось не иначе, как временем доблестей и славы. Оно вдобавок

неустанно обличало пустоту и ничтожество народных идеалов, проектов

революционного обновления государства и различных укоренившихся догматов

народного самолюбия и тщеславия. Вся эта добропорядочность поведения не

могла сделать, конечно, правления Гизо популярным в его отечестве [153]. Да он

и не гнался за популярностию, презирая ее столько же, сколько и героев, вознесенных клубами и партиями, и рассчитывая единственно на поддержку

деловой, степенной части населения, которая в нужную минуту ему, однако же, позорно изменила, как известно. Взамен популярности, он искал почетного имени

в истории и думал его найти вместе со своим старым королем, сделав из Франции

свободное и благочинное государство, водворяя в нем конституционные нравы, работая неусыпно за обузданием крайних политических страстей — и все это под

перекрестным огнем печати, которая, несмотря на пресловутые сентябрьские

146

законы, пользовалась при нем свободой, не имевшей себе подобия на континенте, за исключением маленькой Бельгии и некоторых кантонов Швейцарии. Притом

же каждый день Гизо приносил свою систему на публичное обсуждение в

тогдашние почти постоянно бурные заседания палаты депутатов, где он часто

достигал до героизма в откровенности и до цинизма в ответах врагам.

Впоследствии вся эта кипучая жизнь, выработывавшая исподволь

конституционный фундамент для страны, нагло объявлена была, при второй

империи, презренной игрой в парламентаризм и заменена игрой полицейских

агентов на улицах, скандальной журналистикой в печати и законодательным

корпусом в четырех глухих стенах, без прав трибуны и без гласности!

Из боязни прослыть эгоистическим «буржуа», лишенным органа для

понимания народных стремлений и скрытых бедствий работающих классов, немногие решались тогда высказывать вполне все, что они думали о Париже

сороковых годов. Достоверно однако же, что путешественники имели тогда дело с

городом вполне изящным по своим приемам и обычаям, который отличался, как

естественным следствием конституционных порядков, мягкостию сношений, отсутствием мелкой подозрительности к людям, возможностию для всякого

иностранца отыскать сочувствие, симпатический отголосок на любое серьезное

мнение или начинанье, а наконец, и относительною честностию всех сделок

частных людей между собою. Все это, как известно, исчезло тотчас же при

Второй империи. Для подтверждения этого краткого очерка достаточно поставить

его в параллель с тем, чем сделался город Париж после потери июльской

конституции.

На совести и репутации Гизо, конечно, есть несколько пятен. Так, его

упрекали в употреблении неблагородных средств для поддержания своей

системы, в подкупах избирателей и особенно в том, что для легчайшего

управления ими он держал число избирателей на ограниченной цифре, какую

застал сам. Все это правда и опровергнуто быть не может, но правда также и то, что упрочить конституционные порядки во Франции он мог только, как доказал

это последующий опыт, единственно с тем персоналом единомышленников, который находился у него в руках. Таким знатокам английской истории, как

король Луи-Филипп и Гизо, не могло быть безызвестно, что только упроченная

конституционная система бывает способна к перестройке себя совершенно

заново, не теряя ни своей силы, ни своих оснований. Пример английской

конституции был налицо: она имела тоже свои эпохи «снисходительных»

подкупных парламентов, но не только победоносно вышла из всех опасностей и

затруднений, а изменила все законодательство о выборах в камеру общин, восстановила право обиженных местностей и сословий на посылку депутатов в

парламент и переформировала весь состав представительства, не утеряв при этом