«Белинский был тем,— справедливо писал Тургенев,— что я позволю себе

назвать центральной натурой; он всем существом своим стоял близко к

сердцевине своего народа, воплощал его вполне».

Эта важнейшая черта в облике великого демократа крайне слабо выявлена в

«Замечательном десятилетии».

Анненков близко стоял к Белинскому в пору наиболее интенсивных

мировоззренческих его исканий. Наболевшие вопросы русской жизни,

революционный опыт Западной Европы, завоевания материалистической

философии, социалистических учений — все это воспринималось и проверялось

испытующей мыслью Белинского, обсуждалось с друзьями, перерабатывалось в

его сознании, чтобы вылиться затем в пламенную статью, в которой

проницательный читатель за слышимой подцензурной речью всегда улавливал

другой, потаенный голос борца против общественной неправды.

В сентябре 1874 года Анненков писал Стасюлевичу: «Вы пишете, что

Белинский в письмах неизмеримо выше Белинского в печати, но Белинский в

разговорах — оратор и трибун — еще выше был и писем своих. Боже!

Вспоминаю его молниеносные порывы, освещавшие далекие горизонты, его

чувство всех болезней своего времени и всех его нелепых проявлений, его

энергическое, меткое, лапидарное слово. Ничего подобного я уже не встречал

потом, а жил много и видел многих». Анненков высказал в воспоминаниях о

Белинском многое из того, о чем писал Стасюлевичу. Мы буквально видим

Белинского, трепещущего от негодования и горечи, когда читаем страницы, на

которых рассказывается, как создавалось знаменитое зальцбруннское письмо к

Гоголю.

Анненкову особенно удался нравственный облик Белинского, натуры

цельной, благородной, энергичной и самоотверженной, без остатка отданной

призванию общественного борца и просветителя и сгоревшей преждевременно на

тернистом поприще литератора.

Иное дело — политические убеждения Белинского, его отношение к народу, к крепостному крестьянству, к революционным средствам ликвидации

самодержавия, крепостного права и его порождений. Отчасти по непониманию и

очень часто по органическому неприятию революционно-демократических идей, 20

вообще свойственному либерализму, Анненков о многом умолчал, а многое и

явно исказил в убеждениях и освободительных идеалах Белинского.

В обстановке второго демократического подъема, когда и России кипела

отчаянная борьба революционных народников с беснующимся самодержавием, б

тех конкретных исторических условиях «Замечательное десятилетие»,

появившееся на страницах «Вестника Европы», где публиковались полемические

статьи против К. Маркса либеральствующего народника Ю. Жуковского (1877), статьи П. Д. Боборыкина против Прудона (1875 и 1878 ) и т. д.,— не могло

восприниматься иначе как еще один недоброжелательный голос, осуждающий

революционную «партию». К этому давали прямой повод и противопоставление

Анненковым Белинского критике шестидесятых годов (читай — Чернышевскому

и Добролюбову) и явно тенденциозные портреты К. Маркса, Герцена —

революционного эмигранта, Огарева и М. Бакунина.

И когда П. Л. Лавров, рецензируя «Воспоминания и критические очерки», назвал Анненкова «туристом-эстетиком», его сарказм во многом соответствовал

настроению революционных кругов того времени.» И не случайно меткое слово

Лаврова, при всей его односторонности, надолго удержалось за Анненковым в

литературе.

Революционно настроенная молодежь шестидесятых и семидесятых годов

видела в Белинском революционера, демократа, пламенного трибуна, который и в

подцензурных статьях умел проводить идею революционной борьбы с

самодержавием и крепостничеством.

Анненков же в своих воспоминаниях, особенно в главе XXXV, якобы

защищая Белинского от «соединенных врагов» справа и слева, отказывает

критику в звании «революционера и агитатора», утвержденном за ним всей

традицией русского освободительного движения, и объявляет автора знаменитого

«Письма к Гоголю» ни больше, ни меньше как принципиальным реформистом и