Этотъ лсъ въ очень немногихъ мстахъ вырубаютъ: помщики и казна продаютъ по нскольку десятинъ. Я шелъ по лсу уже боле трехъ часовъ и напалъ на мужиковъ, которые отдыхали у дороги.

— Скажите, братцы, гд можно напиться? спросилъ я, разбудивши этихъ мужиковъ.

Многіе на меня, пожалуй, вознегодуютъ: какъ осмлился безпокоить пейзановъ, которые посл тяжкаго труда, можетъ быть, только-что заснули; я пожалуй и принесу повинную, но только спрошу, чтобы сдлали въ моемъ положеніи мои обвинители: вышелъ я изъ Кокоревки, выпивъ только кружку воды и ничего не вши, не думая, что мн прядется идти безлюднымъ, песчанымъ мстомъ верстъ пятнадцать, я не спшилъ; но когда одолла меня жажда, не знаю, что со мною было; и теперь безъ ужаса не могу вспомнить о послднемъ час, проведенномъ въ этомъ лсу, до этой встрчи. Сперва нестерпимая жажда долго меня мучила, потомъ невообразимо-непріятная дрожь довела меня до того… что я хорошо понималъ, почему голодный волкъ нападаетъ на людей, когда, будучи сытъ, онъ боится людей…

— Нтъ и у васъ воды, братцы? спросилъ я проснувшихся мужиковъ.

— Нтъ, братецъ, воды нтъ у насъ, отвчалъ одинъ изъ проснувшися мужиковъ:- а вотъ ступай ты по дорог; пройдешь версты полторы, тамъ гляди тропочку влво… тропочка торная будетъ, такъ ты ступай по этой тропочк, и дойдешь ты до криничиньки…

— Видишь ты, человкъ совсмъ измаялся, вступился другой мужикъ:- куда ему найдти твою криницу! Вставай, братцы! Пойдемъ вмст…

— А и то правда! отозвались другіе. — Пойдемъ-те, братцы, и намъ пора: на жару немного отдохнешь…

— И Господь-знаетъ, что за жара!..

— А отчего жара? Оттого и жара, что сухмень стоитъ: отъ той отъ сухмени всякое быліе пропало: которую гречку посяли — та взошла; а конопля поднялась на вершокъ, ту мушкара съла; засяли въ другой разъ, въ другой разъ не взошла… Господня воля…

Кое-какъ мы прошли версты полторы или дв, повернули влво по торной тропочк и нашли криницу, вырытую въ лсу, шириною вершковъ шесть и глубиною не боле полуаршина… Ни стакана, ни ковша ни у кого не было, и мы, захвативъ шапкой воды, жадно стали пить…

— Теперь можно и трубочки покурить, заговорилъ одинъ, утирая усы, кажется, посл третьей шапки воды.

— Теперь можно… А ты, почтенный, отнесся во мн съ этимъ титуломъ другой:- искуриваешь?

— Искуриваю…

— Не хочешь ли: у меня важный табакъ.

— Спасибо, другъ, у меня есть свой.

— Ты куда ждешь?

— Въ Стародубъ.

— А зачмъ?

— По своимъ дламъ.

— По своимъ дламъ, поддакнулъ мн мой собесдникъ, будучи совершенно удовлетворенъ моимъ отвтомъ.

— А вы откуда? спросилъ я.

— То есть: откуда идемъ, или сами откуда?

— Ну, хоть сами откуда?

— А сами мы изъ Гнилева, идемъ теперь въ то самое Гнилево.

— Гд были?

— Были мы въ дсу.

— На работ?

— На работ: лсъ пилили.

— И свой, и не свой; какъ знаешь, такъ и считай… загадалъ мн освжившійся водою мужикъ, надвъ свой колпакъ и опять пускаясь въ путь.

— Какъ такъ?

— А все-такъ: былъ лсъ нашъ, съ-изстари нашъ; а теперь велно за этотъ лсъ платить деньги; заплатишь деньги — руби; а нтъ — какъ хочешь!.. Бда да и только…

— Вы теперь лсъ пилили? спросилъ я, когда мой резонеръ кончилъ свой монологъ.

— Пилили.

— Какъ же вы покупаете лсъ?

— Теперь по десятинамъ.

— Почемъ платите за десятину?

— Да платимъ розно: есть десятина двадцать цлковыхъ; есть тридцать; а есть что и даже и вс сорокъ… Побольше лсу да покрупне, то и подороже, а порже, да помельче — то и подешевле; всякому лсу своя цна.

— Куда же идетъ вашъ лсъ?

— А то-же розно: и на срубъ, а то и пилимъ.

— А что у васъ стоитъ срубъ?

— То же розно: есть двадцать цлковыхъ, есть — двадцать пять; а коли въ крюкъ рублена изба, то и за тридцать пять не купишь. Только въ крюкъ рубимъ рдко, все больше просто.

— Что же, вы разбираете: какое дерево на срубъ идетъ, и какое въ пилку на доски?

— А то какъ же? Безъ разуму никакого дла не сдлаешь. — Вотъ хотъ взять такого лшаго (тутъ онъ онъ указалъ на огромную сосну): взять этого лшаго; какъ его повернешь на срубъ? Отржешь сколько, семь тамъ аршинъ, восемь, девять, что ли, изржешь на доски, а макушки, — т потоньше будутъ, т ужь на срубъ пойдутъ.

— А пилите сами?

— Какой сами, а какой и отдаемъ…

— Пилимъ, еще отозвался мужикъ: — за сотню семи-аршинную шесть рублей, а то приходится и десять копекъ отъ шнура взять.

— Какъ отъ шнура?

— Мы шнуромъ отбиваемъ для пилки, какъ пилу вести; такъ отъ каждаго шнура и беремъ, попадетъ по десять копекъ…

— Ой, братцы мои! смерть моя приходитъ во мн!.. застоналъ одинъ мужикъ, лтъ двадцати пяти: — смерть моя приходитъ: весь я изгорлся, все нутро во мн запылало…

— Что съ тобой? вскрикнулъ я, испугавшись.