В Мариинском театре, где состоялся мой бенефис, было недостаточно лож, требования на которые были велики настолько, что пришлось прибегнуть к разверстке и даже к жребию. Очень многим пришлось отказать. К числу последних принадлежал и австрийский посланник, секретарь которого, предлагавший мне за ложу 300 р., был весьма удивлен, когда я даже и за такую крупную сумму не мог уделить ему билета.

Федоров был мстителен. Он не ограничился впуском даровых зрителей на генеральную репетицию, но придумал еще взять с меня половину сбора, отчисляемую в казну, не по ценам драматических спектаклей, а по ценам русской оперы, что в общем составило довольно порядочный излишек. Однако несмотря на это, на мою долю очистилось почти пять тысяч рублей. В материальном отношении бенефис был блестящим.

В день спектакля, 12-го января 1867 года, рано утром приехал ко мне граф A. К. Толстой с радостным известием, что государь император, которого он только что видел, обещал вечером присутствовать на представлении «Смерти Иоанна Грозного» со всей Августейшей фамилией, кроме императрицы, которая к общему сожалению была не совсем здорова. Толстой кстати передал, что государь очень интересовался обстановкой пьесы и расспрашивал его, доволен ли он исполнителями.

Наконец, наступил вечер. Театр был переполнен изысканной публикой. Не говоря о самом государе, все высшее общество, дипломатический корпус, министры, литераторы находились в полном составе. Пьеса прошла при живейшем внимании зрителей. Рукоплесканий было много, особенно по адресу автора, который пожелал было вместе с нами, участвующими, выйти на цену, но был удержан директором графом Борхом.

— Нельзя! Вам нельзя!

— Почему?

— Вы, как придворный чин, не имеете права показываться на сцене, а можете откланяться публике только из директорской ложи.

— Но это стеснение?

— Правило-с!

Делать нечего, Алексей Константинович должен был покориться требованию директора и показаться усердно аплодировавшим ему зрителям из директорской ложи.

В общем спектакль прошел благополучно, и через несколько дней я лично от графа Борха получил пожалованный мне императором великолепный бриллиантовый перстень.

На репетиции являлось множество известных ученых, художников и музыкантов. Композитор А. Н. Серов даже написал музыку для хора скоморохов, а историк Н. И. Костомаров посетил, должно быть, до десяти репетиций и всегда внимательно вслушивался в актерское чтение… Так глубок был интерес к произведению Толстого, что на генеральную репетицию явился даже протоиерей нашей театрально-училищной церкви, отец Михаил Б-бов. Его поместили в закрытой ложе и, конечно, из публики его никто не мог видеть.

На другой день после генеральной репетиции его спрашивает кто-то в школе:

— Ну, какое впечатление произвела на вас трагедия?

— Весьма хорошее. Очень приятно провел время, — ответил о. Михаил.

— Кто же вам более всего понравился?

— Конечно, автор. Ловко разработал старину матушку.

— А из актеров?

— Все хороши. Павел Васильевич так совсем молодец, — замечательно был похож на одного знакомого священника, а Нильский был в роде камергера.

— Почему именно камергера?

— Нельзя иначе… Ведь он бенефициант…

Визит к министру и графу Толстому. — Разочарование в Васильеве. — Письмо графа. — Самойлов в роли Грозного. — Нижегородские гастроли. — Мой дебют в роли Иоанна в Петербурге. — Внимание графа Толстого.

На следующий после бенефиса день я отправился благодарить министра и графа Толстого. Алексей Константинович тогда жил у графа A. И. Бобринского, на Большой Итальянской, в доме, где впоследствии помещался английский клуб.

Конечно, главной темой нашей беседы был вчерашний спектакль. Разговаривали преимущественно об актерах.

— Как вы нашли Васильева? — между прочим спросил я. — Скажите откровенно, граф, довольны ли вы игрой?

Толстой пожал плечами и ответил:

Я все время героически стоял за Павла Васильевича и, поручив ему роль Грозного, хотел убедить и себя и всех, что в этом нет ошибки, но теперь скажу только одно, что я буду премного благодарен каждому из артистов, кто возьмется сыграть за него.

Смерть Иоаниа Грозного сделала много полных сборов, несмотря на то, что критика отнеслась к этой трагедии слишком строго и насмешливо к своему любимцу Васильеву. Впрочем, и в данном случае в рецензиях говорилось (худо ли, хорошо ли — это безразлично) только о Павле Васильевиче, а всех остальных замалчивали, между тем Леонидов был очень хорош в роли Захарьина, незаметный до того актер Душкин прекрасно изображал царевича Федора, и, наконец, народная сцена четвертого действия всегда вызывала бурю аплодисментов.