Нильский Александр Александрович
Шрифт:
— Оно, конечно, это очень хорошо, но только, пожалуй, не поспеешь еще переодеться…
— Это зачем? Не надо переодеваться!
— Как же так-то? Куда ж пойдете в таком костюме, да еще с длинным хвостом?..
— Пустое толкуешь!.. Я и сам не буду переодеваться… Накинь на плечи шинель, я надену шубу, и отправимся к брату. У него сегодня блины…
— Если так, то с большим удовольствием… И даже разгримировываться не будете?
— Зачем? Брат свой человек — не осудит…
Накинув на чертовские костюмы верхнее платье и нахлобучив фуражки, Леонидов с Васильевым потихоньку вышли из театра и поспешно перешли площадь. Их появление в квартире Л. Л. Леонидова произвело сенсацию. Все общество, благодушно настроенное блинами, встретило их дружным хохотом.
— Мы на минутку, — заявил Александр Львович. — Нам еще предстоит выход в последнем акте…
Им подали блинов. Они усердно принялись за их истребление, причем «сатана» пил водку почти безостановочно и приказывал «чертенку» воодушевить себя каким-нибудь слабым вином, что тот не без охоты исполнял. Завязалась общая беседа, и Леонидов совершенно забыл о театре. Вдруг, в самый разгар какого-то оживленного спора, раздается сильный звонок, и на пороге появляется один из помощников балетного режиссера.
— Вы с ума сошли! — крикнул он на величественного сатану, энергично размахивавшего руками и что-то с жаром доказывавшего присутствующим. — Из-за вас затянулся последний антракт! Сейчас ваш выход!
— Виноват, осатанел, — сострил Леонидов и опрометью бросился на улицу, где ожидала его театральная карета. За ним кубарем полетел Васильев.
Неизвестно, какому взысканию подвергли сатану, но чертенка тут же в театре чертовски отодрали розгами [26] .
Заметив выше, что Леонидов, не взирая на свое незначительное положение при театре, был горд и держался чрезвычайно независимо, следует припомнить один случай, имевший место на сцене, во время репетиции, в присутствии почти всей труппы.
26
А. Л. Леонидов был самым близким и любимым человеком в доме A. Е. Мартынова. Дети Александра Евстафьевича обожали его, а сам Мартынов иначе не называл его, как «нянька».
Известный балетмейстер Перро был весьма вспыльчив. С артистами он мало церемонился и часто на них покрикивал. Сознавая свою подчиненность, артисты на это не протестовали и смиренно выслушивали его выговоры. На какую-то репетицию нового балета Леонидов опоздал, что крайне раздражило балетмейстера. Когда Александр Львович появился на сцене, к нему задорно подбежал малорослый Перро и напустился на него с криком, мешая русскую речь с французскою бранью. Леонидов спокойно запустил свою длань в жирную куафюру своего начальника и хладнокровно проговорил:
— Не горячитесь, мсье Перро… Это не хорошо… Печенка лопнуть может… Вы потише да повежливее…
Перро, не ожидая такого пассажа, не знал, как освободиться из неловкого положения, и когда Леонидов разжал руку, он убежал в уборную, приказав своему помощнику объявить артистам, что он внезапно заболел и отменяет репетицию.].
Поклонники Павла Васильевича причинили большое зло своему любимцу. Они развили в нем чувство самообольщения, от которого он никогда уже не мог отделаться. Например, его уверили, может быть, даже ради глупой шутки, что он в состоянии превосходно сыграть Гамлета, так как его чтение монологов из этой трагедии в дружеской компании они находили безукоризненным, высокохудожественным. После этого он начал серьезно мечтать об осуществлении этой идеи. Ему страстно хотелось выступить в этой роли, но внутренний голос не допустил его до такой опрометчивости.
Как-то, однажды, разговорился я с ним на репетиции о своем бенефисе и пожаловался ему на совершенное отсутствие порядочных пьес.
— Просто не знаю, что поставить. Десятка два пересмотрел новых комедий и драм, но ни на одной не мог остановиться…
Васильев таинственно отвел меня в сторону и тихо сказал, предварительно осмотревшись из боязни, чтоб кто-нибудь не подслушал:
— Хочешь взять хороший сбор?
— Как не хотеть?! К этому сводятся все хлопоты и мечтания…
— Поставь «Гамлета»…
— Он недавно игрался…
— Ничего не значит! Я тебе помогу — я для тебя его сам сыграю…
— Сделай милость… Если ты возьмешься сыграть Гамлета, конечно сбор можно считать обеспеченным…
— Еще бы!
— И если ты не шутишь, то я завтра же пойду просить о разрешении…
— Ну? Неужели ты бы согласился? — удивился Васильев.
— Конечно! Ни на одну минуту не задумаюсь… Только чур, отнекиваться не смей!.. Если даешь слово, то я начну хлопотать…
Не ожидая от меня такой сговорчивости, Павел Васильевич вдруг стал колебаться и после значительной паузы сказал:
— Нет, брат… сразу как-то неловко… Нужно сперва для этого подготовить почву… Что сыграю, за это я поручусь тебе головой, но не так скоро… Некогда приготовляться. Если ты бенефис свой отложишь, тогда я согласен…
Но ждать мне было некогда, и таким образом это любопытное изображение Гамлета комиком Васильевым так и не состоялось. Зато в другой мой бенефис он, все-таки, выступил в трагической роли, в пьесе графа A. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного», чем вызвал такую эпиграмму П. А. Каратыгина: