«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…» М. Е. Салтыков-Щедрин.
I
Членъ благотворительнаго общества вышелъ у воротъ каменнаго дома изъ экипажа и дернулъ за звонокъ, на которомъ была надпись «къ дворнику». Въ воротахъ показался мужика, въ розовой ситцевой рубах, съ всклокоченной головой и съ заспанными глазами.
— Ты дворникъ?
— Дворникъ. Фу, ты… А я думалъ, околоточный звонить! Вамъ что надо?
— Гд здсь квартира номеръ семьдесятъ третій?
— Семьдесятъ третій? Охо-хо! — звнулъ дворникъ. — Да вамъ кого надо-то?
— Вдову фейерверкера Степаниду Макарову и кронштадтскую мщанку Анисью Трифонову.
— Да вамъ зачмъ ихъ надо-то?
— Он подавали прошеніе о помощи и вотъ я пріхалъ поразспросить ихъ о ихъ положеніи.
Дворникъ перемнилъ тонъ, обдернулъ рубаху и сказалъ:
— Пожалуйте, ваше благородіе, я васъ сейчасъ къ нимъ проведу. Пожалуйте… Это на второмъ двор, въ подвал. Народъ, ваше благородіе, низменный, одно слово — лебеда.
— Съ ребятами он или безъ ребятъ?
— А это ужъ, ваше высокоблагородіе, не могу сказать. Ребятъ тамъ въ подвал много, а чьи они — Христосъ вдаетъ. Тамъ хозяйка углы жильцамъ сдаетъ. Жильцовъ много. Тише. Не извольте оступиться. Тутъ ступенька и порогъ. Вотъ-съ… здсь…
Дворникъ распахнулъ дверь. Изъ подвала пахнуло затхалью, сыростью, глазамъ представилась низенькая комната со сводами и съ русской печкой. Комната была раздлена пополамъ ситцевой линючей занавской. У окна сидлъ босой сапожникъ съ ремешкомъ на голов и постукивалъ молоткомъ каблукъ сапога, лежащаго у него на колняхъ. На грязномъ полу сидлъ ребенокъ въ одной рубашенк. Около печки стояла старуха и варила картофель въ котелк, поставленномъ на таган.
— Кто здсь изъ васъ подавалъ прошеніе на бдность? — возгласилъ дворникъ. — Вотъ ихъ высокородіе справляться пришли.
— Степанида Макарова и Анисья Трифонова? — спросилъ поститель.
— Я, ваше высокоблагородіе, Степанида Макарова, я подавала прошеніе, — откликнулась старуха.
Поститель вынулъ изъ портфеля прошеніе, пріютился около стола и, разспрашивая старуху, сталъ записывать карандашемъ ея показанія.
— Чмъ вы занимаетесь и какія имете средства къ жизни? — спросилъ онъ.
— Да какія, батюшка, занятія! Хворая я. Вотъ въ углу живу. За уголъ два съ полтиной плачу.
— Однако, изъ какихъ-же нибудь средствъ вы платите за уголъ?
— Прежде по стиркамъ ходила, а теперь добрые люди помогаютъ — тмъ и сыта. Вотъ полковницу Граблюхину изволите знать?..
— Стало быть она платитъ за васъ за уголъ.
— Да вотъ картофельку сварю, яичекъ десяточекъ испеку, около винной лавки посижу, которые ежели пьющіе купятъ, ну вотъ и питаемся, — уклончиво отвчала старуха.
— Дтей имете?
— Одна дочь, батюшка ваше превосходительство.
— Сколько ей лтъ?
— Да ужь двадцать лтъ, батюшка.
— Стало быть дочь помогаетъ? Чмъ она занимается?
— Да какая подмога! Знаете, нынче дти-то какъ къ родителямъ. Нынче дти, ваше сіятельство, ничего не стоятъ. Имъ только до себя.
— На мст гд-нибудь дочь?
— Да… При хозяйк она. А только какая нынче подмога!
— Въ горничныхъ дочь-то ваша? Въ услуженіи живетъ?
— Нтъ, такъ она. При хозяйк. Ино пошьетъ, ино…
— Стало быть портниха?
— Да… На манеръ портнихи.
За занавской плакалъ грудной ребенокъ. Какой-то женскій голосъ его укачивалъ, по вдругъ крикнулъ:
— Портниха! Да… На манеръ портнихи!.. Ты ужъ говори толкомъ барину-то, а не ври. Портниха! За такое портнишество, коли-бы ты была путная мать, то сгребла-бы дочь-то за косу, да такихъ шлепковъ надавала-бы орясиной, чтобы небо ей съ овчинку показалось. Портниха!
— Конечно-же она портниха, — обернулась къ занавск старуха — Ну, что ты врешь, дрянь эдакая.
— Я дрянь? Нтъ, врешь! Ты сама дрянь и даже, можно сказать, старая подлячка, коли ты своей дочери по такимъ поступкамъ поступать дозволяешь!
— По какимъ такимъ поступкамъ?
— Знаемъ мы, по какимъ! Видли. Кого ты морочишь-то? Ты меня не морочь! Видли мы, въ какихъ она пальтахъ щеголяетъ. Перо, ваше благородіе, на шляпк распуститъ… Тьфу, мерзкая!
— Оставьте, оставьте, господа! — замахалъ руками поститель.
— Нечего, господинъ, намъ оставлять. Мы своими трудами живемъ, — продолжалъ голосъ изъ-за занавски. Вотъ дите родила и держимъ его при себ, не понесли въ воспитательный… А он съ дочерью родили…
— Такъ стало быть, Степанида Макарова, вы отъ дочери вашей никакого вспомоществованія не получаете? — перебилъ поститель, чтобы прервать перебранку.