«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…» М. Е. Салтыков-Щедрин.
I
Городской родильный пріютъ. Палата. Стоятъ десять-двнадцать кроватей для взрослыхъ, и на нихъ лежатъ молодыя и пожилыя женщины подъ блыми тканьевыми одялами. Рядомъ съ каждой большой кроватью дтская кровать подъ блымъ полуоткрытымъ миткалевымъ пологомъ, и въ ней покрякиваетъ ребенокъ. Въ простнк на стол со шкафчикомъ, крышка котораго обита клеенчатой подушкой, сидлка, вся въ бломъ, пеленаетъ плачущаго ребенка. Блыя стны, блыя занавски на окнахъ, кровати и табуретки выкрашены въ блый цвтъ, даже стнные часы — и т смотрятъ со стны въ бломъ деревянномъ чехл. Дорожки на вылощенномъ желтомъ полу въ проходахъ между кроватями — и т изъ благо полотна. Пахнетъ мятой, гутаперчей перевязочныхъ средствъ, отдаетъ слегка іодоформомъ. Тишина.
Женщины не спятъ. Кое-кто полушепотомъ, лежа разговариваютъ другъ съ дружкой. Одна, сидя на кровати, кормитъ грудью ребенка. Разговариваютъ дв молодыя: одна блондинка, другая брюнетка.
Въ полушепот слышится:
— Подлецъ… Совсмъ мерзавецъ… Низкій человкъ… А, какъ глупа была я!.. — говоритъ брюнетка.
Тяжелый вздохъ.
— Вс они, милушка, таковы. Гд-же онъ теперь? — спрашиваетъ блондинка.
— Кто-жъ его знаетъ! Говорили, что гд-то въ офиціантахъ служитъ. Сначала я искала его… Но гд-же найти? Вс трактирныя заведенія не обходишь. Потомъ стали говоритъ, что въ провинцію ухалъ и гд-то въ буфет на желзной дорог. Подлецъ — и другого ему имени нтъ.
— А вы-бы въ адресномъ стол, милушка, справились.
— Справлялась, но никакого толку… Надо знать, кто онъ: крестьянинъ или мщанинъ и какой губерніи крестьянинъ. А я знаю только, что онъ Андрей Ивановичъ и что у него мать въ Тамбов у какого-то генерала въ нянькахъ живетъ. Андрюша, да Андрюша… Гд-же двушки!.. Вдь паспорта у него не спрашивала.
— А сами-то одной прислугой жили? — допытывается блондинка.
— Одной прислугой. Барыня моя была актриса. А онъ у доктора жилъ. Трезвый человкъ и много чайныхъ денегъ отъ больныхъ получалъ, но на билліард этомъ самомъ очень ужь любилъ играть и иногда прямо, не спросясь, убгалъ въ трактиръ, оттого и отказали.
— Красивый?
— Писанный… Портретъ — одно слово! Его даже одна пожилая барыня вдова къ себ переманивала вотъ до чего была на него польстившись. Ахъ, и красавецъ онъ, да и подлецъ! А вы? — задаетъ вопросъ брюнетка.
Опять вздохъ, на этотъ разъ изъ груди блондинки.
— Я въ меблированныхъ комнатахъ прислугой жила — и тамъ мой грхъ. Студентъ.
— Студентъ… — протянула блондинка. — Это значить ужъ баринъ. Вдь мой-то клялся и божился, что обзаконитъ, такъ неужто-же и вашъ?
— Никакихъ тутъ клятвъ не было, а просто… Ну, живетъ жилецъ въ меблированныхъ комнатахъ… Молодой человкъ… недуренъ собой, ласковый, веселый… А я подаю ему самоваръ два раза въ день, стелю ему постель… Конечно, наша сестра глупа и неосторожна.
— А гд-жъ онъ теперь?
— Студентъ-то? Да кто-жъ его знаетъ! Лтомъ ухалъ на дачу, въ деревню, къ своимъ… Попрощались честь честью. Вернусь, говорить, осенью…
— Простился, узжая-то? Ну, это еще хорошо.
— Что-жъ тутъ хорошаго, душечка?
— Да какъ-же… А вдь мой не простясь удралъ. Сказали вы ему все-таки, что ребенка-то ждете?
— Какъ-же… «Я, говорить, тебя не покину. Вернусь и помогу осенью»… Пять рублей на прощанье далъ.
— И не вернулся?
— Гд-жъ вернуться-то! Да я и не разсчитывала особенно-то. Ужъ эти студенты народъ извстный. Много двушекъ въ меблированныхъ комнатахъ на нихъ плачутся. Конечно, дуры… И я сама была дура… За это и плачусь… хорошо, что я запасливая, съ жильцовъ пособрала и накопила двадцать пять рублей, чтобы отдать ребенка въ воспитательный…
Снова тяжелый вздохъ у блондинки.
— Ахъ, такъ вы въ воспитательный?.. — говорить брюнетка.
— А то какъ-же? Куда-же мн съ ребенкомъ-то?.. На мстахъ съ ребенкомъ не держатъ.
— Въ деревню можно-бы было.
— То-есть къ родн? Я кронштадтская мщанка и родственники у меня вс померши.
— Нтъ, я такъ разсуждала, что на воспитаніе и платить.
— Все равно уморятъ. Деньги возьмутъ и уморятъ. Я ужъ знаю… Это мн извстно. Вдь сама навщать въ деревню не подешь съ мста, а оттуда будутъ писать, что живъ, чтобъ деньги получать, а на самомъ дл ужъ онъ давно умеръ. Я знаю… А въ воспитательномъ можно все-таки справляться и справки врныя…
— Стало быть, у васъ ужъ это не первый ребенокъ?
— Охъ, третій! — вздохнула въ третій разъ блондинка.
— И вс живы?
— Первые два померши. Посл перваго я въ кормилицахъ жила… въ мамкахъ… Въ хорошемъ графскомъ дом жила и много добра себ накопила, ребенка откормивши…
— И опять пойдете въ кормилицы?
— Нтъ, Богъ съ ней, съ этой жизнью! — махнула рукой блондинка. — Ребенка въ воспитательный, а сама на мсто, опять въ меблированныя комнаты къ прежней квартирной хозяйк. Меня ждутъ.