— Да вдь и въ вагон-то, въ вагон-то въ эдакой рвани сидть. Гд жилетъ? Надвай жилетъ… — командовала жена.

— И жилетъ, Маша…

— Что? Тоже на уткахъ посялъ? И жилетъ въ воду уронилъ? Да для какого лшаго угораздило тебя жилетъ на охот съ себя снимать!

Петръ Михайлычъ подумалъ и пробормоталъ:

— Ахъ, да брось… Тутъ зврь… Зврь у меня жилетъ порвалъ.

— Какъ: зврь? Медвдь, что-ли? Волкъ?

— Всего тутъ было… Брось…

— Гд-же хоть порванный-то жилетъ? — допытывалась жена.

— Оставь.

Черезъ четверть часа жена везла Петра Михайлыча въ телг на станцію желзной дороги. Въ телг стояли въ корзин раки, помщалось нсколько корзинъ грибовъ, лежала застрленная Петромъ Михайлычемъ хозяйкина домашняя утка.

— Только одну утку въ три дня и убилъ? — спрашивала жена.

— Дичи нтъ, совсмъ нынче дичи нтъ, — жаловался Петръ Михайлычъ и икнулъ.

Было осеннее утро. Дулъ втеръ, гналъ по небу срыя тучи и обрывалъ съ березы желтый листъ. Погода была неприглядная. На крылечк сборной охотничьей избы сидлъ егерь Амфилотей въ своемъ сильно поношенномъ сромъ пиджак съ зеленой оторочкой и набивалъ порохомъ и дробью металлическіе патроны, постукивая машинкой при надваніи на гильзу пистона. Подошелъ тщедушный мужикъ въ рваной шапк, изъ которой въ нсколькихъ мстахъ торчала вата. Въ рукахъ онъ держалъ корзинку съ пяткомъ большихъ изросшихся красныхъ грибовъ. Передвинувъ передъ егеремъ шапку со лба на затылокъ, онъ сказалъ:

— Богъ на помочь. Къ Петру Михайлычу можно?..

— Какой тутъ Петръ Михайлычъ! Петръ Михайлычъ вчера еще ухалъ, — пробормоталъ егерь, не отвчая ни на поклонъ, ни на привтствіе и продолжая заниматься своимъ дломъ. — Пріхала за нимъ его жена и увезла домой.

— Вотъ-те на! — почесалъ затылокъ мужикъ. — А я разлетлся къ нему съ грибами. Думаю, не купитъ-ли онъ у меня грибковъ за пятіалтынничекъ мн на поправку. Страсть, башка сегодня трещитъ.

— Ухалъ, ухалъ. И такъ ужъ три дня тутъ чертилъ.

— Незадача. А какъ-же мн на деревн въ кабак сказали, что онъ здсь? Я нарочно и въ лсъ сходилъ, чтобы вотъ пособрать грибочковъ себ на похмелье…

— Мало-ли что въ кабак говорятъ.

— Касьянъ къ нему тоже собирается. Три бличьи шкурки у него. Продать хочетъ.

— Пущай собирается.

— А кто-же здсь изъ охотниковъ есть? Кому это ты патроны-то набиваешь? — допытывался мужикъ. — Нельзя-ли ему?..

— Сурьезный человкъ.

— Изъ какихъ? Не изъ купцовъ?

— Да сначала-то мы думали, что онъ въ Петербург зубы рветъ, а потомъ оказался анхитекторъ. Этотъ не купитъ.

— А можетъ и купитъ? Что-жъ, грибы хотя и большіе, но ядреные. На закуску ладно.

— Говорю, что не купитъ. Онъ и мясо-то съ собой привезъ, что вотъ теперь ему хозяйка на бикштесъ жаритъ. Понимаешь ты, безъ фляжки даже на охоту здитъ. Совсмъ сурьезный человкъ.

— Ну?! — удивленно протянулъ мужикъ. — Неужто безъ фляжки?

— Зачмъ-же ему фляжка, ежели онъ и водки не пьетъ?

— Водки не пьетъ? Вотъ такъ охотникъ! Какой-же это охотникъ посл этого?!

— Есть у насъ такіе. Кром его кабатчикъ одинъ здитъ. Тотъ не пьетъ. Только чай…

— Ну, кабатчикъ это больше изъ жадности. А то вдругъ анхитекторъ!..

— И этотъ не изъ тароватыхъ. Вотъ за бутылкой пива мальчишку въ кабакъ послалъ, чтобы посл ды выпитъ, да на томъ и заговется.

— И теб не поднесетъ?

— И мн не поднесетъ.

— Егерю и не поднесетъ! Это ужъ что за охотникъ! Это срамъ, а не охотникъ,

— Такой ужъ сурьезный охотникъ. Впрочемъ, у него положеніе: при отъзд егерю двугривенный.

— Это за все-то про все безпокойство? Ты съ нимъ цлый день прошляешься, а онъ…

— Онъ одинъ ходитъ на охоту безъ провожатыхъ. И стрлокъ хорошій. Да эдакіе намъ лучше. Безъ хлопотъ.

— Однако вотъ гильзы-то ты ему набиваешь.

— Три копйки за штуку платитъ.

— Да ужъ по мн лучше за работу не заплати, а поднеси.

— Такой ужъ сурьезный человкъ.

Мужикъ переминался съ ноги на ногу и не уходилъ.

— Башка-то у меня очень ужъ трещитъ посл вчерашняго, а опохмелиться не на что, — сказалъ онъ, опять почесывая затылокъ.

— Поди домой и выспись, а потомъ отпейся водой, — посовтовалъ егерь.

— Да не заснешь. Пилилъ я тутъ дрова на мельниц. Вчера утречкомъ получилъ разсчетъ. Пошли съ деньгами домой, да по дорог въ Варварин на постояломъ и загуляли.

— Неужто все процдилъ на постояломъ?

— Въ томъ-то и дло, что до копйки.

— Сколько денегъ-то было?

— Восемь гривенъ, да сорокъ — рубль двадцать… Да думаю тридцать копекъ не вытащили-ли у пьянаго, потому по разсчету не выходитъ. Спросили мы сначала съ Емельяномъ одну сороковку, потомъ другую… Емельянъ тоже ставилъ… Да по стаканчику… да пару пива… Платокъ я на постояломъ у татарина за двугривенный купилъ, а подъ вечеръ проснулся подъ навсомъ — ни платка, ни Емельяна, ни денегъ.