– Доктор! Медицина! – как можно внятнее сказала я и попыталась отбросить его руку.

Он, как будто не слыша меня, мертвой хваткой держал мое плечо, кажется, собираясь упасть вместе со мной. Мальчик тем временем стал синеть, в глазах его появилось очень характерное выражение, когда окружающий мир теряет всякое значение… Человек, бивший его по спине, что-то закричал и стал трясти его за голову. Я, не раздумывая, изо всех сил ударила пожилого итальянца, державшего меня, локтем в грудь, он ахнул и тут же отпустил руку.

Оттолкнув мать мальчика и мужчину, я подставила стул к спине мальчика, залезла на него, подхватила на руки мальчика и быстро, но осторожно перевернула его головой вниз. Я не видела ничего, только широко открытые и застывшие светло-серые глаза его матери. Огромные прозрачные серые глаза… Она как будто в гипнозе тут же помогла мне, когда я переворачивала мальчика, и в полной тишине я слышала ее судорожное дыхание.

Перевернув Тонино, я крепко ухватила его обеими руками за тонкие, загорелые щиколотки и несколько раз сильно встряхнула. Широкие штанины его серых бридж свалились вниз, открыв худые, ободранные коленки. Я смотрела сверху на эти коленки и вдруг услышала, как воздух с силой вышел из груди мальчика, и он закашлялся. Посмотрела на мать. Та без слов поняла меня, присела, подставила руку под его шею, и мы перевернули мальчика на ноги. Я обняла мальчика, чуть помассировала ему грудь и спину, пока он откашливался и глубоко-глубоко дышал.

Замершие вокруг люди начали что-то говорить, все громче и громче, заплакала и прижала к себе сына светловолосая итальянка, что-то громко сказал, пытаясь обнять меня, его отец. А я почувствовала невероятную слабость. Мне показалось, что я сейчас просто потеряю сознание, если не сяду куда-нибудь в сторонку. Я посмотрела на отца мальчика, все говорящего мне что-то и говорящего, на итальянку, обнимающую сына, кивнула, пробормотав по-русски:

– Сейчас… я сейчас… – и вернулась к своему столику.

У меня там стоял чайничек зеленого чая и чашка. На дне чашки лежал прозрачный коричневый камешек. Я некоторое время недоуменно смотрела на этот камешек. Ну, господи, это же сахар. Тростниковый или еще какой-то. Вот еще много таких прозрачных кусочков передо мной в высокой многоярусной вазочке. Таких и еще других – шероховатых, желтых, белых, тоже прозрачных, как неровные леденцы… Я с трудом отвела взгляд от пирамидки с сахаром, налила полчашки желтоватого чая, сделала глоток, тут же обжегшись, но не почувствовав никакого вкуса, как будто пила простую воду. Аккуратно отсчитала деньги, положила их на блюдечко со счетом и пошла к выходу, думая только об одном – нужно спокойно идти и спокойно дышать. В обморок я никогда в жизни ни при каких обстоятельствах не падала и не упаду. Скорей всего, я непривычно много была сегодня на солнце.

Я вышла на улицу, отошла немного в сторону и постояла несколько мгновений, стараясь дышать ровно. Перед моими глазами была вывеска ресторана, в котором я только что была. Как он называется? Я прочитала еще раз вывеску, неярко освещенную двумя пузатыми старинными фонарями, потому что подумала, что ошиблась, настолько простое и наивное название, написанное белыми буквами с завиточками на синем фоне, не соответствовало всему чопорному антуражу ресторана. «Sailor's Dream» – «Сон моряка» или «Мечта моряка», что в общем-то почти одно и то же… Мечта, надежда, что в самый последний миг придет спасение ниоткуда, что хватит сил доплыть, что к тебе лично судьба не будет столь жестока… Оттого, что у меня сильно кружилась голова, белые буквы стали покачиваться, как на волнах, и я, отвернувшись, потихоньку пошла в сторону своей гостиницы.

Когда я отошла уже достаточно далеко, меня догнал запыхавшийся отец мальчика.

– Grazie, signora, grazie per l'aiuto [6] !

– Пожалуйста! – ответила я по-русски и улыбнулась. Я поняла, что он благодарит меня.

Он что-то спросил меня, я лишь покачала головой: «Не понимаю». Тогда он переспросил по-английски, с трудом подбирая слова:

– Скажите мне хотя бы, как вас зовут? Сегодня – день рождения Тонино. Ему исполнилось семь лет. Мы с женой ждали его десять лет. Понимаете? Десять! И сегодня он чуть было… О, нет, мой бог, я даже не хочу это произносить… Как ваше имя?

– Александра, – ответила я и продолжила по-английски: – Я врач, русский врач.

Мужчина продолжал искренне и бурно благодарить меня, а я опять почувствовала неприятное ощущение в голове и в горле, как будто кто-то сильно-сильно сдавил меня и не отпускает.

– До свидания! – попыталась улыбнуться я и, дружески похлопав мужчину по загорелой руке, крепко державшей меня за локоть, аккуратно сняла его руку.

Он что-то еще говорил мне вслед, а я лишь слышала негромкий, зудящий звук в голове, неприятный и нарастающий, и думала, что зря каждый обед и ужин беру вино. Я же в Москве почти не пью. Два раза в год, на папин день рождения и на Новый год. Наверно, от вина у меня просто сильно расширились сосуды.

В номере я умылась и сразу легла спать. Несколько мгновений лежала, глядя, как качается надо мной потолок со светящимися в темноте узорами и короной, и провалилась в сон. Как ни странно, я проспала до самого утра, ни разу не проснувшись, и утром встала в семь часов, отлично отдохнувшая и выспавшаяся.

Просыпаясь, я слышала, что вроде пикнул телефон, сообщая о письме. Но я сразу его не нашла, и про сообщение как-то забыла. И лишь позже, кладя в сумку телефон, который обнаружился в ванной, увидела значок «сообщение». Оно оказалось от Ийки, видимо, в ответ на мое вчерашнее. И было в нем всего одно слово: «Мам».