Как-то мне стало не по себе от такого письма. Я убеждала себя, что все в порядке, что она просто забыта или поленилась дописать его, или считала, что и этого хватит… Но на душе у меня было неспокойно. Одеваясь и причесываясь, я снова и снова набирала Ийкин номер, но женский голос автоответчика упорно и спокойно отвечал, что с Иечкой сейчас поговорить нельзя. Тогда я написала ей: «Пожалуйста, дочка, когда включишь телефон, позвони или сообщи письмом, что у тебя все в порядке. Я очень волнуюсь». Я была уверена, что хоть одно слово она должна будет мне написать.

Спустившись на завтрак, посмотрев на дымящиеся сосиски, обжаренные с утра пораньше в масле, на чуть неровные пухлые блинчики, которые жарил круглощекий повар в туго повязанном переднике и огромном белоснежном колпаке, на россыпи изюма, чернослива, инжира, фиников, орехов, я поняла, что есть не хочу, причем категорически. А хочу понять, и как можно быстрее, что же хотела сказать мне Ийка. Даже вкусный ароматнейший кофе, который варил другой, серьезный бородатый повар, тоже в высоком, жестко накрахмаленном колпаке, показался мне сегодня просто горьким и больше никаким.

Я отставила недопитую чашку, резко вышла из-за стола и поднялась к себе, даже не взглянув, вышел ли Лео на работу. Полчаса я безуспешно набирала Ийкин номер, и каждый раз мне казалось – вот сейчас она ответит, я уже заранее слышала ее голосок, не сразу отвечающий мне: «Мам?»… Я не отличаюсь излишней мнительностью, чтобы паниковать без причины, и предчувствиям своим я верить особо не привыкла. Но… если продолжать звонить на Ийкин молчащий телефон, я сойду с ума.

Передо мной лежал все тот же список экскурсий, который передал мне гид Феликс. Что-то он не очень настойчив, с тех пор так и не объявлялся. Так, какой сегодня день недели? Вторник, кажется… Значит, сегодня можно поехать куда? Я просмотрела экскурсии. В аквапарк, это как-нибудь в следующий раз… и еще на Сицилию… Интересно – в Италию? Да, вот тут так и написано… Я взглянула на часы. Успею, если выйду прямо сейчас. Из окна я увидела, как у небольшой пристани качается катер. Очевидно, на нем и можно добраться до Сицилии. В проспекте же написано – «от пристани в 8.00». Если это та пристань и тот катер… Я быстро собралась и вышла из номера.

Лео, оказавшийся внизу, поспешил объяснить мне, что можно просто взять билет на катер и на Сицилии отлично справиться самой – добраться до вулкана, постараться понять без помощи гида, в чем прелесть острова и его главной достопримечательности – действующего вулкана Этна. И это будет увлекательнее, чем ехать с экскурсией. Вряд ли Лео знал о моих нравственных муках по поводу местных цен и денег свинюшки Ирки. Он просто советовал, как лучше и интереснее. Я решила, что так и сделаю: воспользуюсь туристическим проспектом и смело окунусь в неизвестное. Взяла билет и села на катер.

На катере я решила купить бутылочку воды и поняла, что поступила опрометчиво, не взяв с собой в дорогу воды. Не могу сказать, что мне было очень приятно в очередной раз сознавать, что я не могу себе позволить многих вещей. В Москве, как ни странно, живя в своем обычном ритме, покупая еду в одних и тех же магазинах и редко совершая большие покупки, я так сильно этого не ощущаю.

Здесь же мне постоянно приходилось снова и снова понимать – нет, не по карману, дорого, не для меня. И как-то мне становилось от этого странно. Не грустно, и не тоскливо, и не обидно. Нет. А так, будто я зашла случайно на чей-то веселый праздник в серой будничной одежде и грязных сапожках, не потому что я грязнуля, а потому что ходила-ходила по осенней грязи, из дома в дом, от одного ребенка к другому… И вот зашла туда, где все веселятся. И стою в сторонке, не знаю, как в этот праздник встроиться, на меня особо никто и не смотрит, и вид мой ни у кого не вызывает раздражения, да мне самой как-то неловко. И тогда я пытаюсь объяснить сама себе: понимаешь, в нашей стране произошел очередной катаклизм. Они происходят в России регулярно. То одно, то другое. То революция, то крестьянский бунт, то голод, то коллективизация, то засуха, то нашествие иноземцев, то происки коварных горцев, то расстрелы, то слабовольный царь, то потерявший разум генсек, то внезапно грянувший капитализм… А, как известно, дрова рубят – щепки летят.

И мне досталось, как и многим. Меня, с моей прекрасной профессией, легко причислили к «бедным» и с высоких трибун обсуждают, как нам, «бедным», помочь. И те из моих одноклассников, кто хуже всего учился и не стал поступать в институт, живут сейчас гораздо лучше. «Лучше». Так, наверно, будет правильнее сказать. Слаще едят, больше отдыхают, чаще путешествуют.

Но ведь не вырваться из существующей системы. На пустынный остров в поисках потерянных идеалов, а также справедливости, гуманности и милосердия не убежишь… Приходится жить по предложенным тебе законам, предложенным кем-то более сильным, напористым, уверенным в том, что имеет право решать за миллионы других людей.

Размышления о политике и удивительной судьбе собственной страны чуть было не повергли меня в полное уныние, как обычно. Усилием воли я заставила себя перестать думать о социальных катаклизмах и просто смотреть на море. И вот тогда через некоторое время у меня возникло перед глазами лицо вчерашнего итальянского мальчика, Тонино, и его мамы. Странно, но утром, проснувшись, я почему-то совсем не думала о них. Да, с таким веселым малышом маме с папой надо быть все время начеку, и еще очень долгое время…

Я понимала, что мальчик был на волоске от самого страшного. Родители это тоже поняли. Жаль, что мне стало вдруг плохо и пришлось сразу уйти. Я бы с удовольствием познакомилась с родителями мальчика, поговорила бы с ним самим, если он, конечно, знает английский. Я слышала, что итальянцы учат английский примерно с тем же успехом, что и мы, русские, – плохо учат, ничего не понимают, говорят еле-еле. По крайней мере, папа Тонино объяснялся со мной с трудом. Но думаю, я правильно услышала, что они ждали мальчика десять лет. Действительно, на вид они – любящая пара, и не очень юная. Женщине – лет тридцать пять, а то и больше, ее мужу – лет сорок пять. И если целых десять лет они жили вместе, любили друг друга и очень хотели завести ребенка, можно себе представить, насколько он им дорог.