Краса и гордость хора, Наташа, была сдлана камеристкой Катерины Андреевны и не спускалась съ глазъ. Долго и упорно воевала съ ней Катерина Андреевна и, наконецъ, побдила. Война началась съ того почти дня, какъ Наташа пріхала изъ Москвы, стосковавшись по барину и встревожившись извстіемъ о прізд „новой барыни“. Тогда же позвала ее Катерина Андреевна, узнавъ, что Павелъ Борисовичъ ухалъ къ предводителю. Наташа вошла въ своемъ малиновомъ бархатномъ сарафан, въ кисейной рубашк, съ дорогими бусами на ше, съ бирюзовыми серьгами въ ушахъ и кольцами на блыхъ холеныхъ, какъ у барышни, рукахъ. Вошла и остановилась около дверей, скрестивъ на груди руки и устремивъ на Катерину Андреевну сверкающій ненавистью и любопытствомъ взглядъ.

— Ты крпостная Павла Борисовича? — спросила Катерина Андреевна.

— Крпостная.

— Что же это на теб за нарядъ? Горничныя такъ не ходятъ.

— Стало быть, нужно такъ, — дерзко отвтила Наташа.

— Ну, хорошо, допустимъ. А почему же ты вошла и не поклонилась мн?

— А вы кто такая будете? — еще боле дерзко спросила Наташа.

— Да вроятно ужь повыше тебя. Я, видишь, одта барыней, съ господиномъ твоимъ кушаю за однимъ столомъ, такъ, стало быть, и гостья тутъ, а двки должны, я думаю, кланяться гостямъ ихъ господъ.

— Прикажутъ, такъ покланюсь, а пока не слыхивала еще. Я не почитала вашу милость за гостью потому, что допрежь того къ барину, если и зжали госпожи, такъ съ мужьями, съ родителями. Думалось мн, что барыни одн къ холостымъ господамъ не здятъ.

Катерина Андреевна сверкнула глазами и скрестила на груди руки. Она знала, что эта хорошенькая двушка очень близка къ Павлу Борисовичу и чувство ревности, обиды, зависти до боли охватило Катерину Андреевну, но она сдержалась и покойно проговорила:

— Ну, ты хоть и пвица, и франтиха, а очень глупа. Впрочемъ, это ничего, — тебя научатъ быть поумне, а пока я теб вотъ что скажу: я невста Павла Борисовича и скоро наша свадьба, такъ мн нужны ловкія и расторопныя горничныя, вотъ я тебя и сдлаю своей горничной, а ты ужь постарайся угодить мн и заслужить мою милость.

Наташа улыбнулась.

— Сперва, чай, похороны будутъ, а потомъ ужь и свадьба? — спросила она.

— Что?

— Сперва, молъ, надо мужа вашей милости уморить да похоронить...

— Вонъ! — рзкимъ крикомъ перебила Катерина Андреевна. — Ты будешь наказана за твои дерзости, скверная двка, а если не уймешься, такъ я уйму тебя, слышишь? Я уйму! ступай вонъ!

Наташа повернулась и вышла.

Когда Павелъ Борисовичъ вернулся отъ предводителя, то засталъ Катерину Андреевну въ слезахъ, лежащую на постели. Долго цловалъ Павелъ Борисовичъ руки Катерины Андреевны, долго разспрашивалъ ее о причин слезъ, но она только всхлипывала, дрожа всмъ тломъ, и зарывала лицо въ подушки.

— Голубушка, радость дней моихъ, да что же съ тобою? О чемъ ты плачешь? — съ тоской спрашивалъ въ сотый разъ Павелъ Борисовичъ.

— Отпусти меня домой, домой я хочу, домой! — отвчала Катерина Андреевна. — У меня тамъ маленькія комнатки, нтъ роскоши, но тамъ меня любили, тамъ меня никто не смлъ обижать, а здсь... здсь меня скоро бить будутъ твои метрессы, твои фаворитки!

— Что такое ты говоришь, Катринъ? — изумился Павелъ Борисовичъ. — Про моихъ метрессъ и фаворитокъ ты говоришь? Что случилось?

— Случилось то, чего я ожидала. Безъ тебя пришла сюда эта любимица твоя, Наташа, наговорила мн дерзостей, нагрубила мн, назвала меня твоею любовницей, сбжавшей отъ мужа!...

Павелъ Борисовичъ скрипнулъ зубами и вскочилъ на ноги.

— А, такъ вотъ въ чемъ дло!... Ты можешь быть покойна, — этого боле не повторится, я уйму эту подлую челядь, избалованную безъ хорошей умной хозяйки. Клянусь теб, Катринъ, что у меня нтъ и не будетъ, и не можетъ быть какихъ либо привязанностей помимо тебя! Ты мое божество, моя владычица, мое все и домъ этотъ со всмъ, что въ немъ есть, твой домъ, да и я твой! Прости меня, что я недостаточно оградилъ тебя отъ этой злой распущенной челяди, отъ этого быдла, потерявшаго порядокъ. Я сію минуту вернусь къ теб.

Павелъ Борисовичъ большими шагами вошелъ въ свой кабинетъ и приказалъ позвать дворецкаго. Черезъ минуту загремлъ и затрещалъ голосъ барина по всему дому, и все притихло и затаило дыханіе. Павелъ Борисовичъ кричалъ на поблднвшаго и трясущагося всмъ тломъ дворецкаго.

— Я теб говорилъ, негодяй, чтобы унялъ это болото, чтобы ты смотрлъ за всмъ и за всми, а тутъ безъ меня бунты у тебя, тутъ мои холопки приходятъ къ моей невст и грубятъ ей, доводятъ ее до слезъ! Тутъ бунтъ какой-то, безначаліе! Я тебя въ солдаты сдамъ, негодяй, а твою семью на поселеніе сошлю, если ты мры не примешь и не научишь дворню почитать Катерину Андреевну за вашу госпожу, за полную хозяйку моего дома! Сію же секунду наказать Наташку безъ пощады и жалости въ людской, а завтра чмъ свтъ отправить въ Чистополье! Ступай, скотъ, да не вздумай мирволить, а то я тебя самого прикажу на конюшню отправить! Вонъ!