Шрифт:
Вот Варвара развернулась, собираясь уйти. Вот Мишка вечным властным мужским движением приблизил ее к себе. Резко поднятые ветром, его волосы черными крыльями накрыли ее головку в белых ангельских перышках.
Иван отвернулся.
Он сделал последнюю горькую затяжку и брезгливо отшвырнул окурок подальше, пообещав себе больше не курить — вредное занятие должно приносить удовольствие, которого он уже не испытывал. Он встал, собираясь уйти.
И увидел удивительную картину.
Он увидел, как Варвара в одиночестве идет к выходу с пляжа, не торопясь и не оборачиваясь.
Он увидел, как Мишка, совершенно голый, бросает белый лоскуток трусов на кучку лежащей рядом одежды. Он уже не похож ни на Демона, ни на Чингачгука — просто человек, старающийся справиться с жизнью. Еще он увидел, как тот, постояв секунду по колено в воде, нырнул с головой в свинцовую волну и быстро поплыл в сторону Турции.
Иван подождал немного и, лишь убедившись, что Мишка повернул обратно, медленно пошел с пляжа, в сторону, противоположную той, где только что скрылась Варвара.
ГЛАВА 29
Он уже привычно задыхался, пряча под одеялом голову в паническом страхе услышать какой-нибудь звук из-за тонкой стены или увидеть быстро промелькнувшую на балконе тень...
Уснуть в таком состоянии он, конечно же, не мог и неосознанно ждал, когда снова зашумит за окнами ветер, срывая с веток плоды и листья, и зашлепают по стеклам тяжелые плевки дождя.
А дождь все не начинался... В таком полубреду он провел всю ночь: сны мешались с мыслями, мысли с фантазиями, фантазии со снами, и потому он почти не удивился, когда в самый темный, предрассветный час дверь бесшумно открылась и в комнате возник Мишка. Он прикладывал палец к губам.
— Ты чего? — прохрипел Иван, садясь на постели.
— Собирайся.
— Что случилось?
— Ничего. Две недели кончились.
— Ну и...
— Я вчера взял билеты — улетаем в восемь тридцать. Вставай, собирайся.
— Прямо сейчас?
— Нет, потом!.. Давай скорей, а то опоздаем.
— Мог бы предупредить...
— Какая тебе разница?
— Попрощаться по-человечески нельзя было? Денег Клаве оставить... Расплатиться хотя бы!
— Некогда прощаться. А деньги на тумбочке оставь. Можешь с запиской.
Иван смотрел на Горелова с возмущением, и тогда он сказал:
— Или ты уже отказался от моего участия в спектакле?
Иван растерялся.
— Так это же ты отказался... Ты ведь не можешь...
— Уже могу. Поехали.
Он безропотно сделал все, что сказал Мишка, — оделся, оставил деньги и записку...
Он был почти роботом. Его сознание ослабело от бессонных ночей и было парализовано сосредоточенной решимостью Мишки.
«Он что? Решил отказаться от своего мегапроекта, что ли?» — не понимал Иван, сонно трясясь в машине.
И хоть Мишка сидел рядом, мешком завалившись в угол сиденья, Ивану не приходило в голову его об этом спросить.
Лишь когда они уже проехали половину пути к аэропорту, он, ежась в холодном салоне и глядя на тусклый рассвет за окном, спросил, преодолев очередной приступ трусости:
— Ты с ней попрощался?
Мишка помолчал. Потом нехотя ответил:
— Вчера, на пляже.
Иван долго соображал, что здесь не так.
— Ты сказал ей, что мы сегодня улетаем?
— Сама узнает. Проснется и узнает. Ни к чему долгие прощания...
Он досадливо тряхнул головой, словно отгоняя от себя неприятную мысль. На мгновение его сосредоточенное лицо снова расслабила тень страдания.
— Да мы вчера друг другу все сказали... «А я?! Я-то ведь не все сказал!» — кричал растерянный взгляд, который Иван не успел вовремя спрятать.
Мишка посмотрел на него подозрительно и насмешливо, и лишь сочувственное любопытство, светившееся в глубине его зрачков, помогло этому взгляду не быть оскорбительным.
Сердце у Ивана вдруг сжалось.
«Да, проснется и узнает. Один раз я уже уезжал».
Он представил, как она входит в его комнату и видит деньги на тумбочке.
Как медленно опускается на его кровать, как падает лицом в подушку, как вздрагивает ее татуированное плечо от беззвучных рыданий.
От этих фантазий сердце его все сжималось и сжималось, пока не превратилось в маленький и тяжелый свинцовый шар. А потом оно куда-то провалилось, совсем исчезло — он почти не дышал всю дорогу от турникетов к турникетам, почти не слышал непривычно бодрого, делового голоса Мишки. Голоса, которым он говорил до «великой депрессии».