Иначе описывает эти дни Тацит: «Тиберий, едва успевший прибыть в Иллирию, срочно вызываться материнским письмом: не вполне выяснено, застал ли он Августа в городе Ноле еще живым или уже бездыханным. Ибо Ливия, выставив вокруг дома и на дорогах к нему сильную стражу, время от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, распространяла добрые вести о состоянии принцепса, как вдруг молва сообщила одновременно и о кончине Августа, и о том, что Нерон принял на себя управление государством».{202} Близкие Тациту сведения сообщает и Дион Кассий.{203} А вот Аврелий Виктор прямо указывает на Ливию как губительницу Августа. Вот что пишет он о смерти Августа: «Достигнув семидесяти семи лет, он умер от болезни в Ноле. Некоторые, однако, пишут, что погиб он от козней Ливии, боявшейся, что ей придется пострадать от сына падчерицы Агриппы, если он встанет у власти, потому что она из чувства ненависти, соответственного мачехам, добилась его ссылки на остров, а потом узнала, что он возвращен из ссылки».{204}

Опять роковые козни Ливии! Зачем старушке было нужно избавляться от супруга, с коим прожила она более полувека и прожила, насколько это было возможно, в любви и согласии? Не будем здесь вспоминать порочные наклонности Августа, и как вела себя по отношению к ним Ливия, сама подбиравшая телесных утешительниц развратному мужу. Этим она, прежде всего, оберегла семью от возможных серьезных привязанностей Августа. Но вот то, как Август на смертном ложе вспомнил о ней в последний миг земной жизни, предельно красноречиво свидетельствует об истинной глубине их отношений.

Полагать, что Август отвергнет Тиберия ради возвращения в Рим непутевого внука, Ливия никак не могла. Уж она-то знала супруга и не должна была усомниться в приоритете для него государственных интересов. Тиберий как полководец и политическая фигура альтернативы в глазах Августа не имел. Сентиментальность Августу была совершенно чужда. Родственные узы никогда не заставляли его забывать о пользе государственной, и в отношении провинившихся родных он был беспощаден. Вспомним об обеих Юлиях. Их жизненный крах совсем не на совести Ливии, а случился по причине собственной глупости, неспособности сдержать или сохранить в допустимых пределах нравственную распущенность. И Ливии ли было не знать, что Агриппу Постума Август сам поставил в один ряд с дочкой и внучкой. Потому не мог быть Агриппа угрозой Тиберию-наследнику.

Но вот после смерти Августа личность Агриппы приобретала новое и явно нежелательное значение. Кровный внук Августа мог по определению стать центром притяжения сил, недружественных, а то и прямо враждебных Тиберию. Ведь и против Августа бывали заговоры, в истреблении одного из них участвовал по воле принцепса и сам молодой Тиберий. Это был урок, который правитель не случайно дал тому, кто мог когда-нибудь и сам оказаться у власти. Тиберий, конечно же, все это прекрасно помнил и знал: коль суждено ему будет возглавить империю, и ему не избежать политических противников, а значит и заговорщиков. Сам по себе ничтожный Агриппа в качестве орудия в чужих руках — опасность немалая. А вот в его отсутствие в чью пользу заговоры составлять? Кто легитимнее Тиберия на Палатине? Нет Агриппы — резко уменьшается опасность заговоров. И Тиберий, и Ливия знали это лучше всех.

Вот потому «первым деянием нового принципата стало убийство Агриппы Постума, с которым, застигнутым врасплох и безоружным, не без тяжелой борьбы справился действовавший со всей решительностью центурион. Об этом деле Тиберий не сказал в сенате ни слова: он создавал видимость, будто так распорядился его отец, предписавший трибуну, приставленному для наблюдения за Агриппой, чтобы тот не замедлил предать его смерти, как только принцепс испустит последнее дыхание. Август, конечно, много и горестно жаловался на нравы этого юноши и добился, чтобы его желание было подтверждено сенатским постановлением; однако никогда не ожесточался он до такой степени, чтобы умертвить кого-либо из членов своей семьи, и маловероятно, чтобы он пошел на убийство внука ради безопасности пасынка. Скорее Тиберий и Ливия — он из страха, она из свойственной мачехам враждебности — постарались убрать внушавшего подозрения и ненавистного юношу. Центуриону, доложившему, согласно воинскому уставу, об исполнении отданного ему приказания, Тиберий ответил, что ничего не приказывал и что отчет о содеянном надлежит предоставить сенату. Узнав об этом, Саллюстий Крисп, который был посвящен в эту тайну (он сам отослал трибуну письменное распоряжение) и боясь оказаться виновным — ведь ему было равно опасно и открыть правду и поддерживать ложь, — убедил Ливию, что не следует распространяться ни о дворцовых тайнах, ни о дружеских совещаниях, ни об услугах воинов и что Тиберий не должен умалять силу принципата, обо всем оповещая сенат: такова природа власти, что отчет имеет смысл только тогда, когда он отдается лишь одному».{205}

К тому, о чем сообщает Тацит, близки и сведения Светония: «Кончину Августа он держал в тайне до тех пор, пока не был умерщвлен молодой Агриппа. Его убил приставленный к нему для охраны войсковой трибун, получив об этом письменный приказ. Неизвестно было, оставил ли этот приказ умирающий Август, чтобы после его смерти не было повода для смуты, или от имени Августа продиктовала Ливия, с ведома или без ведома Тиберия. Сам Тиберий, когда трибун доложил ему, что приказ исполнен, заявил, что такого приказа он не давал и что тот должен держать ответ перед сенатом. Конечно, он просто хотел избежать на первое время общей ненависти, а вскоре дело было замято и забыто».{206}

Оба великих римских историка излагают события очень схоже. Потому фактическая канва случившейся трагедии очевидна. Что до трактовки — ни Тацит, ни Светоний прямо Тиберия не обвиняют, указывая скорее на Ливию. Тиберий, впрочем, здесь также выглядит скверно и симпатий поведение его никак не может вызвать. Наиболее интересным местом представляется предметный урок поведения правителя, данный Саллюстием Криспом Тиберию. Саллюстий пребывал в Риме при дворе Августа должно быть дольше Тиберия и потому лучше знал, как должен себя держать властитель в сложившейся трагической ситуации. Правитель империи ни перед кем не должен отчитываться. Отчетность по любому поводу перед сенатом — умаление принципата, а значит единоличной власти. Отчет в полном соответствии с природой власти дается только одному лицу — тому, кто правит государством.

Тиберий должен был быть благодарен Саллюстию Криспу за такой толковый и полезный урок. С этого времени у него не должно было быть сомнений, какова природа власти, им обретенной по смерти Августа.

Гибель Агриппы Постума очень напоминает трагическую судьбу Цезариона, сына Гая Юлия Цезаря и Клеопатры. Октавиан более всех чтил память великого Цезаря, он его единственный и законный наследник. Но сын Цезаря (если Клеопатра не лжет, что он именно его сын) в государстве — человек для правителя Рима опаснейший. Опаснее даже легионов Антония и флота Секста Помпея вместе взятых. Потому у Октавиана нет сомнений, как ему с нежелательным потомком Цезаря, потомком прямым, да еще и с царской кровью Птолемеев впридачу, должно обойтись. По крови Октавиан куда худороднее. Внучатый племянник, усыновленный в последний момент лишь из-за отсутствия в Риме более близких родственников… А тут — царственный сын, самой природой предназначенный к высшей власти. Рано или поздно недруги Октавиана должны были бы использовать имя истинного потомка божественного Юлия против того, кто обрел власть в гражданской войне. Потому судьба Цезариона была решена. Тиберий с его матушкой — не столь важно, кто как к этому делу руку приложил — в истории с Агриппой Постумом повторил Октавиана, приказавшего убить Цезариона. Тот, правда, в своем поступке был откровенен и не таился. Не из соображений честной открытости, разумеется, но дабы всем показать, что ничье и никакое родство его в борьбе за сохранение власти не остановит.